Под крики сов

Затем, чтобы побороть страхи и успокоиться, она прогуливалась по больнице, где медсестры открывали перед ней двери и вытягивались по стойке смирно, и испуганные, сбитые с толку молодые врачи спрашивали у нее совета, и кухарка обещала приготовить ей к послеобеденному чаю кремовые пирожные с начинкой из фермерских сливок. Она посещала каждую палату и, если наступало время обеда, разделывала жареную баранину в среду или помогала разносить бельгийские колбаски в воскресенье, или смотрела, как во вторник и в пятницу на тарелки раскладывали сервелат. И хотя ее не везли в колеснице, запряженной шестеркой лошадей, серых в яблоках, и она не ступала по бархатному ковру, расстеленному для нее от палаты к палате, и она не кланялась и не улыбалась, легко взмахивая рукой замершей в почтении толпе, она могла бы стать королевой; тогда она забыла бы свое несчастье и, вспоминая поцелуй тридцатилетней давности и проволоку с могилы возлюбленного, она улыбнулась бы, как тающая настурция: тогда в ее власти было бы сорвать с себя улыбку, выбросить увядший цветок и вновь смотать в катушку проволоку, плотно сидящую под кожей, которую каждую ночь баловали «Делицией Скин Фуд» для тех, кому за тридцать – насколько далеко за тридцать, Флора Норрис не признается, однако каждую ночь она лежит с белой маслянистой маской на лице, на вечно перепачканной и пропахшей кремом подушке, и полчаса держит на веках теплые ватные шарики, смоченные в масле. Лежит и смотрит через зарешеченное окно на шиферную крышу мужской стороны горы, на их огромную пустую столовую с длинными, вычищенными и покрытыми шрамами столами, и на пол из линолеума, где каждый день пациент с разинутым по-дурацки ртом, полным слюны, таскает электрическую машину, которая полирует, вращается, скулит, угрожает; бунт против стирания следов ежедневного человеческого присутствия или против укоренившейся ежегодной пытки бесцельного хождения.

К пикнику все как будто готово. Избранные пациентки, причесанные и задобренные конфетами, сидели, как разодетые и мертвые рождественские куклы, у окна в мир, чтобы кто-то выбрал их и повернул ключ, вернув способность ходить, говорить, танцевать и жить. На губах у них помада из косметички, хранившейся в смотровой, между склянками с мочой и ядом; там же, где хранился и сплющенный аппендикс, как листок, вложенный между страницами семейной Библии или «Мыслей о сумрачных днях». И на них румяна, пудра и крем для лица, у всех одни и те же, потому что, думали Флора Норрис и сестра Даллинг, это первый шаг к нормальной жизни; и как только они поймут, что, из какой баночки и куда наносить, они устремятся, как выразился один из вождей по рации, «к здравомыслию и к истинным ценностям цивилизации».

Таким образом, женщины были подготовлены. И одеты нарядно, потому что ехали в автобусе, а в задней части автобуса, где хранится багаж, Флора Норрис и сестра Даллинг сложили кучу вкусной еды: бутерброды, паштет, помидоры и мясо – уже близкое к тому, чтобы стать испорченным; и соленья; почему так много бутербродов на двадцать человек, не считая водителя автобуса, и санитара, который разведет огонь и пригодится на случай буйного поведения, и сиделки, и сестры Даллинг, почему так много бутербродов, что пациенты могли бы разложить их, как белые и серые хлебные плитки, сделав дорожку, чтобы куда-нибудь пойти, если бы нашлось в мире место, куда они могли бы отправиться.

Так они сидели, пока для них не подготовили автобус, пузатый и наглый, и они влились внутрь, как летний ветерок и жидкая глазурь; и сидели, озираясь кругом и трясясь от страха, и нюхая моторное масло, и поглаживая кожу сидений, и открывая, и закрывая, и снова открывая окна; и подпрыгивая; и глядя на других людей, которые и не думали идти на пикник, ведь у пациентов, которые будут обедать в палате, день точно такой же, как всегда, полдник во дворе, а потом чай, все то же, все то же, и они лягут в постель раздетыми, одежду завязать в узел рукавом серого пуловера и положить за дверь. Хотя может случиться так, что после полудня сиделка выбросит из окна во двор леденцы, и возникнет свалка, которая закончится дракой и плачем, поскольку некоторые умеют хватать быстрее, чем другие.

И пока они сидели и смотрели в окна автобуса на людей без пикника, Нгайре, одетая в синее, с голубым бантом в волосах, выглядевшая очень модно, вдруг закричала на людей без пикника, а потом снова закричала, и еще, и заколотила в окно автобуса, так как испугалась, потому что все было странно, ведь ее одели в странное синее платье и повязали голубую ленту. И санитар целеустремленно поспешил к ней, и ее вывели из автобуса, быстро вывели, и обратно в комнату отдыха, где она смотрела в окно с тоской, как одна из оставшихся; и теперь в ее мире нет ничего неизвестного, нет странного места, куда можно было бы отправиться и поесть под странными деревьями, и нет обнаженного неба рядом с призрачным и вечным ледяным ручьем.

Флора Норрис, внимательно наблюдавшая и готовая в любую секунду попрощаться с пикником, сказала: