Под крики сов

– Ну вот. Значит, свободное место. Кто поедет вместо Нгайре? Кто достаточно здоров, чтобы поехать?

И сестра Даллинг, одетая в темно-синее платье в белый горох, в соломенной шляпе от солнца и в сандалиях, выглядевшая очень по-летнему, тоже сказала:

– Ну вот. Желающих нет.

– А Дафна? – предложила Флора.

– Ну, если хотите, пусть, – сказала сестра Даллинг.

Они привели Дафну, одели ее и вытащили из маленькой хижины на склоне горы под солнечный свет, и усадили в чрево красно-золотого чудовища, которое мурлыкало, трясясь и подпрыгивая; а позже, вдоль холмов, скулило и плакало, направляясь на пикник. И сестра Даллинг дважды прошлась по автобусу, протягивая коробку из-под печенья, наполненную сладостями, и великодушно говоря:

– Брать по одной.

Дафна съела лакричный мармелад, отделив ребристую ночь от желтого, синего и розового дня, и высосала все без остатка, в то время как автобус стонал и потел.

– Пикник, пикник, – кричали некоторые пациентки,

– Пикник. А где?

Сестра Даллинг не ответила. Ей не разрешали говорить. Это был секрет, как и все пикники, на случай если мир узнает, куда они направляются, и пойдет за ними, чтобы подсматривать и смеяться; и, возможно, даже сейчас мир слушает, так что сестра Даллинг не сказала, где.

– Это сюрприз, – сказала она.

– Но где?

– Кое-где, кое-где.

Они прибыли на место, к белой мануке, к запруде из коричневого льда и холмам из зеленого железа; с облаком, пересекающим солнце, чтобы спустить на пикник серебряный дождик, как новую булавку, которую нужно подобрать, позже, при солнечном свете на опустевшей поляне, усыпанной углями от старых костров, и вчерашней бумагой, и бутылками, и банками от сардин.

– Ура! Ура! – кричали мертвецы, пробуя солнце и белую мануку, и если там и была тьма, то она свернулась и опала, когда скатерть, словно белый солнечный свет, расстелилась на земле, чтобы все могли пировать.

– А как же чай, чай! – сказал санитар, разводивший огонь.

– Мы забыли взять чай.

Он держал банку с кипятком и ждал. Он был прав. Чай забыли. Но высоко на холме стоял фермерский дом, и, как сказала сестра Даллинг:

– Некоторые могут поплавать в реке, пока Медсестра с пациенткой сходят купить чай на ферме. Наверняка нам дадут чаю.

Итак, Медсестра взяла Дафну, которая вела себя тихо, никого не била и не хватала еду раньше времени, и они попрощались – или, скорее, Медсестра попрощалась, подняв пустую банку и сказав:

– Мы вернемся с чаем.

Сестра Даллинг и санитар помахали им на прощание и посмотрели друг на друга, и на толпу сумасшедших вокруг, и увидели, как они стоят счастливые, изумленные, упиваясь дневным светом, который безудержно лился в их бесчувственные глотки. И сестра Даллинг пожала плечами и сказала:

– За каплю цивилизации на этом безумном сборище я бы чего только не отдала. Эх, за чашечку хорошего крепкого чая!

Санитар глядел лукаво и думал, чего бы лучше выпить, он чуть не прихватил с собой фляжку, собираясь на пикник, но знал, если его поймают, он лишится работы; так что он согласился с сестрой Даллинг:

– Да, хорошая чашка чая все исправит. Эта банда действует на нервы. Я всегда опасаюсь, как бы они чего не выкинули, когда выходят вот так, одетые будто нормальные люди. Я покурю в автобусе, подальше отсюда.

– Держите ухо востро, – сказала сестра Даллинг.

– О, не сомневайтесь.

Так он сидел в автобусе, и пациентки видели его во всем величии, сидящего в одиночестве и никуда не едущего; в то время как сестра Даллинг и несколько пациенток спрятались за кустами, чтобы надеть принесенные с собой купальные костюмы, у сестры был свой, а не казенный, как у пациенток; ее изящный костюм состоял из двух частей, не спускался ниже колен и не пестрел дырочками от моли.

Задыхаясь и дрожа, они на цыпочках вошли в воду, сложив руки на груди, крест-накрест, как лежат мертвые, когда им в руку кладут лилии.

– Ой, холодно, холодно! – кричали они.

Они сначала шли по бурому льду, искря от внезапного приключения, а затем под ним, пригнувшись, ступнями натирая зеленые скользкие камни, и их волосы плыли, как водоросли, спутанные и пахнущие теперь старыми бревнами, и овечьими копытами, и землей. А сестра Даллинг превратилась в богиню. Если она двигалась или, не умея плавать, била руками по воде, пациентки глазели или кричали в запале удивления:

– Посмотрите на нее! Посмотрите на нее!

Ибо она была богиней, ей нужно преклоняться и повиноваться, и на суше благодаря ее белой форме, и в воде, благодаря ее телу, полному и веснушчатому, которое, как белое в крапинку тесто шлепается и колышется в гигантской чаше коричневого льда и вина.

Высоко наверху, на дороге, ведущей к ферме, Дафна и Медсестра остановились, чтобы отдохнуть и посмотреть на пикник.

– Купаются, – сказала Медсестра. – Смотри. Там дождь идет.

Шел еще один дождик для пикника, неспешно, как напоминание о серебре, а далеко внизу люди, прыгающие и танцующие в воде, казались каплями ртути, которые обрели формы и голоса, но все еще мечутся и вспыхивают, чтобы избежать последнего прикосновения или смерти человеческого бытия.