Под лепестком несущего винта. Книга вторая

– О, авиация, – приветствовал он на правах непризнанного лидера, – забрасывай свою поклажу наверх и присаживайся к столу. Тяпнем посошок на дорожку.

Чемодан, оставленный в купе, был на месте.

У окна на расстеленной газетке уже стояла бутылка водки в окружении крупно нарезанной копчёной сельди и горкой хлеба.

– Здорово! – восхитился я, обнажив все тридцать два зуба. – Как в поговорке: с корабля – на бал. А если патруль?

– Тю, – с пренебрежением поморщился мой собеседник, – ему всё это до лампочки. В нашем поезде безобразий никогда не нарушают и водку не пьянствуют.

В проёме двери появился пограничник в безупречно выглаженной форме и со строгим, беспристрастным, как на светском приёме, лицом. Сзади, словно прикрытие, высилась дюжая фигура сержанта. Офицер неодобрительно покосился на выставленную, словно напоказ, бутылку и поджал губы:

– Прошу предъявить паспорта и вещи для проверки, – лаконично предложил он и застыл в позе ожидания.

Я молча протянул ему служебную синюю книжку, новенькую, ещё пахнущую типографской краской, он вложил её в стопку других и удалился. На багаж даже не взглянул.

Молодые ребята оказались танкистами и служили в Колобжеге, а скуластый был вертолётчиком и ехал в Легницу, где располагался штаб Северной группы войск. Документы вскоре вернули, и мы тронулись в путь.

До самой границы вдоль неторопливо движущего состава, словно в почётном карауле, стояли вооружённые пограничники, завистливо провожая нас глазами. Проплыла мимо контрольная пограничная полоса, неширокая речка Буг, и я вдруг оказался за рубежом моей Родины. Надо же, какая она узенькая.

В Тирасполе, приграничном польском городке, казалось сплошь накрытом островерхими черепичными крышами, процедура сличения паспортных данных с оригиналом повторилась. На этот раз в вагонах хозяйничали в серой, мышиного цвета форме, пограничники и жуликоватые, с бегающими глазками, таможенные власти.

Наши чемоданы не шерстили, а вот в соседнем купе пристали к даме и вывернули её баулы наизнанку. Нашли ли у неё что – то криминальное, не знаю, но пригласили к себе в контору, и только через час женщина вернулась, покрасневшая, возмущённая и злая, как мегера.

Наконец, официальная часть закончилась ( всё когда – то приходит к концу) и поезд, свистнув на прощанье фальцетом, устремился в глубинные территории чужой страны.

По вагонам вереницей потянулись польские коммивояжёры, предлагая нехитрую, но броскую бижутерию, карты с полуобнажёнными женщинами и откровенную порнуху.

Я с любопытством рассматривал необычный товар, но ничего не купил, поскольку в карманах не имелось ни одного злотого.

– Можливе панове маён цось до спшеданья? – явно шипя, пытал нас тощий, как сушёный лещ, поляк. – Не? А пенёнзы? Тэж не ма? Пше прашам…

Он исчез, как приведение, а старшой, пропустив очередную порцию водяры, презрительно произнёс:

– Эти барыги скупают всё. Предложи атомную бомбу – не откажутся. Торгуют поголовно. Не держава, а рынок какой – то. Ну что, старлей, так и не пригубишь рюмашечку? Нет? Ну и фиг с тобой, нам больше достанется.

Лёжа на верхней полке, я думал о завтрашнем дне. Дело в том, что меня направили именно туда, откуда взяли – в вертолётные войска. И пусть работа на вертушках у меня ладилась, но хотелось вернуться в истребительную авиацию. А это всецело зависело от начальника отдела кадров. И от того, сумею ли я его убедить, что на истребителях буду много полезней, зависит моя судьба.

В Легницу поезд прибыл по расписанию ранним утром. Город уже не спал, и у вокзальной площади дежурили, встречающие приезжих, машины. Стоял и автобус до штаба армии, про который мне подсказали патрульные.

Серые однообразные дома под островерхими красными крышами растворялись друг в друге, и только высоченное здание кирхи в центре с позеленевшим от времени шпилем обращало на себя внимание.

Когда – то эта земля принадлежала Германии, и город назывался Лигнитц, но после войны новые хозяева подкорректировали труднопроизносимое слово на свой манер с ударением на последнем слоге.

Оставив вещи на пропускном пункте, я вошёл в здание штаба и отыскал на втором этаже кабинет начальника отдела кадров. За дверью, за широким, как футбольное поле, столом, из – за бумаг еле просматривался подполковник неопределённой национальности, но явно не русский.

– Сахады, лэйтэнант, садысь, – пригласил он меня с явно выраженным грузинским акцентом. – Ми ознакомились с вашим личным делом, и рэшили удовлетворить вашу просьбу. Вы направляетесь в вертолётный отдэлный полк на должность лётчика – штурмана. Получайте прэдписание и отправляйтэс. Тэм более, что част дислоцируэтся здесь же.

Вот как! Без меня – меня женили. Приговор окончательный, и обжалованию не подлежит? Но ведь даже обвиняемому дают последнее слово.

– Я закончил истребительное училище, товарищ подполковник. С отличием закончил. Хотелось бы вернуться на самолёты, – неуверенно заговорил я, и увидел, как у собеседника густые широкие брови с удивлением взметнулись вверх.