Под маской

Пройдите в центр зала в половине восьмого и постойте полчаса с закрытыми глазами — это только мысленный эксперимент, — а затем откройте глаза. Серый, синий, коричневый и графитовый цвета исчезнут, а превалирующими, как говорят галантерейщики, оттенками станут черный и белый. Еще полчаса, и оттенки исчезнут совсем — зал почти опустеет. Обладатели приглашений ушли ужинать туда, куда их пригласили; те, кто остался без приглашений, притворятся, что и у них они тоже имеются. И даже пару американцев, открывших в баре сегодняшний день, уже увели оттуда их добрые друзья. Стрелка часов совершает свой обычный электрический прыжок к цифре девять, и мы вслед за ней перескакиваем прямо туда…

Девять вечера по времени «Ритца» — которое точно такое же, как и во всем остальном мире. Мистер Юлиус Бушмилл — фабрикант; род. Кантон, штат Огайо, 1 июня 1876; в браке с 1899, Джесси Пеппер; масон; республиканец; конгрегационалист; делегат Мат. Асс. Америки, 1908; президент 1909—12; директор фирмы «Граймс, Хансен и Ко» с 1911; директор «Мидленд Р. Р. штата Индиана», и проч. — входит в зал, проводя шелковым платком по разгоряченному багровому лбу. Лоб — его собственный. На нем красивый смокинг, но нет жилета, поскольку гостиничный лакей по ошибке отправил оба его жилета в химчистку — многословные объяснения по данному факту продолжались в течение получаса. Не стоит и говорить, что преуспевающий фабрикант чувствует себя жертвой естественного смущения по причине своего неподобающего внешнего вида. Он оставил свою любящую жену и красавицу-дочь в общей гостиной отеля, а сам отправился на поиски укрепляющего средства, дабы набраться сил для посещения элитарного и роскошного обеденного зала.

В баре был только один человек: высокий, темноволосый и зловеще-красивый юный американец, сгорбившийся в углу на кожаном диване и уставившийся на ботинки мистера Бушмилла из патентованной кожи. Мистер Бушмилл смущенно посмотрел себе на ноги, подумав о том, не лишился ли он, благодаря стараниям лакея, еще и обуви? И столь сильным было его облегчение, когда ботинки оказались на месте, что он широко улыбнулся молодому человеку, а рука автоматически потянулась в карман смокинга за визитной карточкой.

— Ни одного жилета! — приветливо произнес он. — Проклятый лакей забрал оба! Видите?

Он продемонстрировал скандальную неприкрытость своей накрахмаленной сорочки.

— Прошу прощения? — вздрогнув, посмотрел на него молодой человек.

— Жилет, — уже не с таким жаром повторил мистер Бушмилл. — Потерял жилет!

Молодой человек задумался.

— Я его не видел, — ответил он.

— Да не здесь, — воскликнул Бушмилл. — Наверху, в номере!

— Так вы у Джека спросите, — подсказал молодой человек и махнул рукой в направлении бара.

Среди недостатков американского характера числится и полное отсутствие уважения к моментам человеческой задумчивости. Бушмилл сел, предложил молодому человеку что-нибудь выпить, получил в итоге неохотное согласие принять угощение в виде молочного коктейля и после подробного объяснения всего этого дела с жилетами бросил на стол свою визитную карточку. Он не принадлежал к «импозантному» и «сюртучному» типу миллионеров, столь часто встречающемуся в нынешние послевоенные времена. Он был, скорее, образца 1910 года: нечто среднее между Генрихом VIII и «наш мистер Джонс в пятницу будет в Миннеаполисе». Он был громогласнее, провинциальнее и душевнее представителей новой формации.

Молодой человек ему понравился — его собственный молодой человек был бы примерно в том же возрасте, если бы не непреклонное упорство немецких пулеметчиков в последние дни войны.

— Я тут с женой и дочкой, — заговорил он. — А как вас зовут?

— Коркоран, — любезно, но без особого энтузиазма ответил молодой человек.

— Вы американец или англичанин?

— Американец.

— Работаете?

— Нет.

— Давно здесь? — упрямо продолжал расспрашивать Бушмилл.

Молодой человек помедлил с ответом.

— Я тут родился, — произнес он.

Взгляд Бушмилла невольно скользнул в направлении бара.

— Родились здесь?! — повторил он.

Коркоран улыбнулся.

— Наверху, на пятом этаже.

Официант поставил на стол напитки и тарелку картофельных чипсов «Саратога»[17]. И перед глазами Бушмилла тут же возник интереснейший феномен: рука Коркорана принялась мелькать вверх-вниз, от тарелки ко рту, каждым движением перемещая толстый слой картошки в жадно разверстую ротовую полость, пока тарелка совсем не опустела.

— Прошу прощения, — произнес Коркоран, с некоторым сожалением оглядев пустую тарелку. Затем вытащил платок и вытер пальцы. — Я как-то не подумал… Уверен, можно заказать еще.

И вдруг Бушмиллу бросилась в глаза целая серия деталей: например, впалые щеки молодого человека, которых никак не должно было быть, исходя из его телосложения — это были провалы от недоедания или нездоровья; и прекрасная мягкая ткань его костюма, совершенно точно сшитого на Бонд-стрит, лоснилась от множества глажек, а локти так просто блестели; и весь он вдруг как-то сразу ослаб, словно его организм принялся за переваривание картошки и молочного коктейля сразу, не выжидая обычного получаса.