Несмотря на симпатию, которой Бушмилл сразу проникся к Коркорану, само собой разумеется, пришлось навести определенные справки. В парижском отделении нью-йоркского банка, где находились остатки полумиллиона, Бушмиллу рассказали все, что нужно. Коркоран не выпивал, не являлся игроком и не предавался порокам; он просто тратил деньги, только и всего. Разные люди, включая и служащих банка, водивших знакомство с его родственниками, не раз пытались с ним беседовать, но он, очевидно, был неизлечимым транжирой. Детство и юность, проведенные в Европе с безумно потакавшей ему во всем матерью, полностью атрофировали у него всякое понимание ценности и соразмерности.
Удовлетворенный Бушмилл больше ни о чем не спрашивал: никто не знал, что стало с деньгами, а если кто-то что-то и знал, то он просто из деликатности решил не копаться в недавнем прошлом. Но перед отбытием путешественников на поезде Бушмилл воспользовался случаем и произнес напутственное наставление.
— Я доверяю вам контроль всех расходов, поскольку считаю, что вы получили хороший урок, — произнес он. — Но помните: на этот раз деньги не ваши! Все, что вам причитается, — это семьдесят пять долларов в неделю, которые я буду платить вам в виде жалованья. Любые прочие траты должны записывать в этот блокнот, а в конце вы предоставите мне отчет.
— Я понял.
— Первое: следите, на что расходуются деньги, и докажите, что у вас достаточно здравого смысла и вы усвоили урок. А второе и самое важное: следите, чтобы мои жена и дочь не скучали, и хорошо проводите время.
На первое же полученное жалованье Коркоран закупил путеводители и книги по истории Голландии и Бельгии, и просидел с ними допоздна всю ночь перед отъездом, а также первую ночь по прибытии в Брюссель, впитывая массу информации, о которой он и не подозревал, несмотря на все свои путешествия в компании матери. Достопримечательности они никогда не осматривали. Мать считала, что этим подобает заниматься лишь школьным учителям да вульгарным туристам, но мистер Бушмилл особо отметил, что Хэлли должна извлечь всю возможную пользу от путешествия, и он должен был позаботиться о досуге, заблаговременно готовясь к программе грядущего дня.
В Брюсселе им предстояло провести пять дней. В первое же утро Коркоран купил три билета на туристический автобус, и они осматривали ратуши, дворцы, монументы и парки, а он громким шепотом поправлял исторические ошибки гида и поздравлял себя с тем, что неплохо справляется.
Но днем, пока они ездили по улицам, заморосил дождь, и он устал от звука собственного голоса и от вежливого «Ах, как интересно!» Хэлли, повторяемого эхом ее матерью, и стал задумываться о том, не слишком ли это много — провести тут целых пять дней? И все же он, без сомнения, сумел произвести на них впечатление; это был хороший старт — предстать перед ними серьезным и эрудированным молодым человеком. И с деньгами он тоже справился. Устояв перед возникшим у него искушением нанять на весь день частный лимузин, что наверняка обошлось бы в двенадцать долларов, он купил три билета на обычный автобус, по доллару за каждый — вот и все, что надо было записать в блокнот. Перед тем, как начать вечернее чтение, он внес эту запись в блокнот для мистера Бушмилла. Но перво-наперво принял горячую очистительную ванну — никогда еще не ездил он в туристическом вагоне с обычными туристами, и это соседство показалось ему мучительным.
На следующий день продолжились не только экскурсии, но и моросящий дождь, а вечером, к его ужасу, миссис Бушмилл слегла с простудой. Ничего серьезного, но это повлекло за собой два визита докторов, которым было уплачено по американским ценам, и еще пришлось оплатить дюжину лекарств, которые европейские врачи выписывают в любых обстоятельствах, и в тот вечер пришлось внести в блокнот такую приводящую в уныние запись:
А чтобы подвести баланс, подумал Коркоран, еще можно было бы записать — если бы только он послушался своего первого побуждения: