Под маской

Так прошел первый из визитов, которые Криншоу стал наносить регулярно, каждые две недели. Он всегда приносил с собой что-нибудь мрачное и грозное на словах и что-нибудь гнусное и ужасное на бумаге — исключая продолжительный период, когда у Изверга не появилось ни одной новой книги, зато потом он получил сразу четыре огромных тома с вдохновляющими названиями, в которых под обложками не было ничего, кроме чистой бумаги. В другой раз Криншоу притворился, что уступил просьбам Изверга принести ему хоть одну газету — и принес ему десяток «желтых» журналов, повествовавших о преступлениях и арестах. Иногда он добывал медицинские атласы, которые в цвете показывали опустошения, производимые на человеческой плоти проказой; поражения от кожных болезней; злокачественные опухоли, пораженные червями ткани и коричневую гнилую кровь.

И не было таких клоак в мире печати, из которых Криншоу не добывал бы записей о том, что считалось грязным и гнусным в мире людей.

Он не мог бесконечно долго продолжать эту пытку из-за дороговизны и относительной редкости подобных изданий. Через пять лет он изобрел новую форму истязаний. Он заронил в душу Изверга надежду об освобождении, подкрепляя ее собственными протестами и маневрами в различных инстанциях, — а затем вдребезги эту надежду разбил. Иногда он делал вид, что принес с собой пистолет, или емкость с бензином, который за пару минут мог прикончить Изверга, превратив его камеру в пылающий ад — однажды он даже вбросил внутрь камеры бутылку-обманку и с наслаждением слушал вопли Изверга, носившегося по камере взад и вперед в ожидании взрыва. А иногда он с суровым видом объявлял, что законодательное собрание штата приняло новый закон, в соответствии с которым Изверга должны были казнить через несколько часов.

Прошло десять лет. Первая седина пробилась у Криншоу к сорока — а в пятьдесят он уже был бел, как лунь. Привычка к посещениям раз в две недели могил своих любимых и тюрьмы их убийцы стала единственной страстью его жизни. Долго тянувшиеся дни, проходившие на работе у Радамакера казались ему лишь повторяющимся сном. Иногда он приходил и просто просиживал у камеры Изверга положенные полчаса, не говоря ни слова. Изверг также постарел за эти двадцать лет. Весь седой, в очках с роговой оправой, он выглядел очень респектабельно. Кажется, он глубоко уважал Криншоу, и когда тот в припадке внезапно в нем проснувшейся воли к жизни — которая, казалось бы, исчезла у него навсегда — однажды пообещал ему, что в следующий раз принесет с собой револьвер и закончит это затянувшееся дело, он с печальной серьезностью кивнул в ответ, соглашаясь, и сказал: «Да, я думаю, что вы совершенно правы» — и даже не заикнулся об этом охранникам. Когда пришло время следующего визита, он ждал Криншоу, положив руки на засовы камеры и глядя на него с надеждой и отчаянием. В определенных ситуациях смерть приобретает качества захватывающего приключения — это может вам подтвердить любой старый солдат.

Шли годы. Криншоу получил повышение по службе и стал управлять целым этажом в универмаге. Появилось уже целое поколение служащих, не имевшее представления о постигшей его трагедии и рассматривавшее его как обыкновенное ничтожество. Он получил небольшое наследство и обновил памятники на могилах жены и сына. Он знал, что скоро ему придется уйти на пенсию, и по истечении тридцатой белой зимы, тридцатого короткого, теплого лета ему стало ясно, что наконец-то пришло время прикончить Изверга — чтобы предупредить какое-нибудь препятствие, которое могло бы возникнуть на пути Мести и оставить Изверга доживать свой век уже без Мстителя.

Время, выбранное им для осуществления плана, пришлось как раз на тридцатилетний «юбилей». Криншоу уже давно приобрел револьвер, с помощью которого надеялся привести свой приговор в исполнение; он с любовью перебирал патроны и прикидывал, какие дыры должны остаться в теле Изверга от каждого из них, чтобы смерть наступила неизбежно, но все же не сразу — он внимательно изучал фронтовые репортажи в газетах о ранах в брюшную полость. Он заранее наслаждался агонией, которая заставила бы жертву молить о немедленной смерти без мучений.

После того, как это случится, то, что произойдет с ним самим, уже не будет иметь для него никакого значения.

В решающий день он безо всяких проблем пронес пистолет в тюрьму. Но, к своему удивлению, он обнаружил, что Изверг, вместо того, чтобы алчно ждать его прихода за дверью камеры, лежал, съежившись в комок, на железной тюремной койке.

— Я болен, — сказал Изверг. — У меня с самого утра жуткие боли в животе. Они дали мне лекарство, но сейчас мне еще хуже, и никто ко мне не идет.

Криншоу вообразил, что это было предчувствием тех ран, которые он собирался нанести злодею.

— Подойди к двери, — резко сказал он.

— Я не могу двигаться.

— Нет, ты сможешь.

— Я даже лежать могу, только согнувшись.

— Тогда иди, согнувшись.