Под маской

С усилием Изверг заставил себя подняться, но сразу же охнул и упал боком на цементный пол. Он застонал и с минуту лежал тихо; затем, все еще согнутый в три погибели, он начал ползти фут за футом по направлению к двери.

Неожиданно Криншоу пустился бежать в конец коридора.

— Мне нужен врач! — крикнул он охраннику. — Там человек болен — болен, говорю я вам!

— Доктор уже приходил…

— Найдите его, найдите его немедленно!

Охранник колебался, но Криншоу был в тюрьме особым, привилегированным, посетителем, и через мгновение охранник снял трубку и позвонил в тюремную больницу.

Весь этот вечер Криншоу провел в ожидании, расхаживая взад и вперед у тюремных ворот. Время от времени он подходил к окошку в воротах и спрашивал у охранника:

— Новостей еще нет?

— Еще нет. Мне позвонят, как только что-нибудь станет известно.

Поздно ночью директор тюрьмы появился у ворот, выглянул на улицу и заметил Криншоу. Тот проворно подбежал к нему.

— Он умер, — сказал директор. — У него произошел разрыв аппендикса. Врач сделал все, что мог.

— Умер… — повторил Криншоу.

— Мне очень жаль, что я принес вам плохие вести. Я знаю, как…

— Все в порядке, — сказал Криншоу и облизал свои губы. — Итак, он мертв…

Директор закурил.

— Раз уж вы здесь, мистер Инджелс, мне бы хотелось, чтобы вы отдали мне обратно пропуск, который я вам выписал — чтобы вам не пришлось лишний раз ходить в контору. Я думаю, он вам больше не понадобится.

Криншоу достал синюю карточку из кармана и передал ее директору. Они пожали друг другу руки.

— Одну минуту, — попросил Криншоу, когда директор повернулся, чтобы уйти. — Отсюда видно окно больницы?

— Оно выходит во внутренний двор, вы не сможете его увидеть.

— Жаль.

Когда директор ушел, Криншоу еще долго стоял у двери, и по лицу его текли слезы. Он никак не мог собраться с мыслями и начал с того, что постарался вспомнить, какой сегодня был день; было воскресенье, тот день, в который он каждые две недели тридцать лет подряд приходил в тюрьму навестить Изверга.

Он не увиделся бы с Извергом еще целых две недели.

В отчаянии от внезапно обрушившегося на него одиночества он вслух пробормотал: «Итак, он умер. Он оставил меня». И затем, с глубоким вздохом, в котором слышались и печаль, и страх: «Итак, я потерял его — своего единственного друга, я остался один».

Он продолжал разговаривать с самим собой, когда проходил через внешние ворота и его пальто зацепилось за огромную, расшатанную дверь, которую охранник открыл, чтобы выпустить его, — и услышал повторенные эхом слова: «Я — один. Наконец, наконец я — один!»

Он зашел к Извергу через несколько недель.

— Но он умер! — дружелюбно ответил ему директор.

— Да-да… Кажется, я просто запамятовал, — сказал Криншоу.

И он отправился обратно домой, и ботинки его утопали в белой и сверкающей, словно грани бриллианта, поверхности зимних равнин.

Утро Косматика

Мне приснился отвратительный сон, и как только мой нос тоже проснулся, я побежал во двор — вдруг унюхаю там что-нибудь интересное? Но ветер был слишком сильный.

В миске лежали только вчерашние сухари. Нет на свете ничего мрачнее вчерашнего сухаря в миске ветреным утром!

«Голова» уже внизу — с тех пор, как целыми днями стала где-то пропадать, она всегда встает рано. Я, шутя, на нее набросился. Вообще-то я не из тех щенят, что считают хозяина богом, пусть даже это старая негритянка, от которой пахнет всеми, кто подарил ей ее одежду, — но моя «Голова» любого за пояс заткнет!

С тех пор, как я вырос и понял, что люди не любят никакие запахи, кроме собственного, у меня с ней никогда проблем не было — не считая того раза, когда я принес ей среди ночи косточку, а она эту косточку швырнула в меня и попала мне прямо в глаз.

* * *

Я надеялся, что сегодня мы поедем за город, поплаваем в озере — но не тут-то было! Она, как всегда, залезла в свою передвижную будку и куда-то отправилась, а я мог делать все, что угодно. Да, уже не впервые мне захотелось, чтобы у меня было какое-нибудь постоянное занятие…

Мой лучший друг живет на другой стороне улицы, и по утрам его не выпускают, пока не покормят, — так что мне светила только разминка с соседским шпицем. Он выбежал, громко лая, ругаясь и угрожая, отлично зная, что я никогда его не укушу по-настоящему.

— Ах ты, неуклюжий ком шерсти! Да я могу тебя сто раз обежать, пока ты продерешь глаза — попробуй-ка меня поймать!

— Да что ты говоришь? — весело ответил я, потому что он всегда ругается, будто не шутя. Мы начали играть как обычно — обманные повороты, клинчи, захваты за лапу и за горло, перекатывания и пробежки. Было здорово, хотя потом, когда нам обоим надо было отдышаться, я подумал, что никогда не могу с ним как следует размяться — он все время уворачивается и бегает кругами. Мне нравится, когда пес идет в атаку напролом, пусть даже такая малявка, как он. Он меня однажды по неосторожности тяпнул, и тут я ему устроил!

— Только попробуй еще раз так сделать — шкуру спущу!

— Не обижайся, я же случайно!

— Тогда в другой раз следи за зубами!

* * *

Мы отдыхали, и он спросил: «Какие планы на утро?»