Под маской

Скотт Кимберли, который впервые увидел ее в загородном клубе в тот ноябрьский вечер, согласился с леди, у которой гостил, в том, что Янси была изысканной юной красавицей. Из-за чрезмерной чувствительности, которая была весьма неожиданной чертой у такого молодого человека — а Скотту было всего лишь двадцать пять, — он отказался ей представиться, с тем чтобы инкогнито понаблюдать за ней в течение одного сказочного часа и тем самым растянуть удовольствие — или оттянуть разочарование? — в предвкушении беседы, которой он и намеревался завершить этот вечер.

— Она так и не смогла оправиться от огорчения, когда не смогла познакомиться с проезжавшим мимо нашего города принцем Уэльским, — заметила миссис Оррин Роджерс, проследив за его взглядом. — По крайней мере, она сама так говорит; не знаю, серьезно или в шутку. Но я слышала, что стены ее комнаты обклеены его фотографиями!

— Чьими фотографиями? — неожиданно спросил Скотт.

— Ну, его — принца Уэльского.

— А кто обклеил ими ее комнату?

— Ну, Янси Боуман — та девушка, которая тебе так понравилась.

— В каком-то плане все красавицы одинаковы, — рассудительно заявил Скотт.

— Да, я с тобой согласна.

Но в голосе миссис Роджерс прозвучало полнейшее равнодушие. Никогда в жизни она не понимала, что и у других людей бывают какие-то мысли — до тех пор, пока сама эта мысль вследствие постоянного повторения не стала привычным фоном для ее уха.

— Поговорим о ней? — предложил Скотт.

С насмешливо-укоризненной улыбкой миссис Роджерс позволила вовлечь себя в злословие. Но до конца вечера было еще далеко. Заиграл оркестр и по комнате с зелеными стенами разлились негромкие звуки музыки, а две пары, представлявшие здесь в этот вечер местную молодежь, закружились в танце, повинуясь струящемуся ритму. Несколько апатичных юношей один за другим собрались у дверей, и невооруженным взглядом было видно, что музыка не принесла в комнату ожидавшегося веселья. Эти девушки и юноши знали друг друга с детства; хотя на площадке иногда и зарождались новые семьи, это были браки по привычке, от излишней покорности судьбе, а иногда и просто от скуки.

Здешним нарядам не хватало того блеска, который необходим для романов, вспыхивающих короткими летними ночами, когда тебе всего семнадцать лет. В таких местах, как это, думал Скотт, ища глазами Янси, происходит группирование остатков — самых некрасивых, самых глупых, самых бедных членов общества; по всей вероятности, они тоже стремятся к более привлекательной судьбе, пусть не такой красивой и не такой уж и юной. Тут Скотт почувствовал себя глубоким стариком.

Но среди присутствовавших было одно лицо, к которому эти его обобщения не относились. Когда взгляд Скотта, наконец, обнаружил среди танцующих Янси Боуман, Скотт сразу почувствовал себя помолодевшим. Она была реинкарнацией всего того, что так и не проявилось в танце: грациозной юности, надменной, томной свежести и красоты, которая была печальной и бренной, подобно воспоминаниям о прекрасном сне. Ее партнер — молодой человек с одним из этих, еще не оформившихся румяных лиц, на которых всегда почему-то проступают белые пятна, словно кто-то в холодный день дал ему пощечину, — казалось, вовсе не вызывал у нее интереса; ее отсутствующий печальный взор блуждал по группам людей, стоявшим у стен, ненадолго задерживаясь то на чьем-нибудь лице, то на чьем-нибудь платье.

— Голубые глаза! — сказал Скотт миссис Роджерс. — Они ни о чем не говорят, но они прекрасны; а этот нос, и губы, и подбородок определенно аристократичны — по крайней мере, мне так кажется, — извиняющимся тоном добавил он.

— О да, она — настоящая аристократка! — согласилась миссис Роджерс. — Ее дедушка был сенатором, или политиком, в общем, кем-то в одном из южных штатов. А ее отец выглядит, как настоящий аристократ! Да, они настоящие аристократы; это, действительно, аристократическая семья!

— Но энергии ей, кажется, не хватает.

Скотт смотрел, как желтое платье то исчезало, то появлялось из-за спин танцующих.

— Она не очень-то любит двигаться. Странно, что она так хорошо танцует. Она помолвлена? Кто тот мужчина, который так упорно перехватывает ее в танце — вон тот, который так грубо засовывает свой галстук под воротник и щеголяет в пиджаке с дивными косыми карманами?

Его сердила настойчивость этого молодого человека, и его сарказму явно не хватало объективности.

— А, это… — миссис Роджерс подалась вперед, и кончик ее языка явственно показался между губ. — Это же О’Рурки-младший! Кажется, он в нее влюблен.

— А мне кажется, — неожиданно заявил Скотт, — что я все-таки попрошу вас представить меня, если она окажется рядом, когда кончится музыка.