Но я не знаю, люблю я тебя или нет. Не знаю, могу ли любить тебя. Не знаю, способен ли я полюбить тебя.
Хелен: Ты сволочь. Самая настоящая сволочь.
Зачем ты меня так мучаешь?
Я больше не могу с тобой разговаривать. Меня будто выставили на всеобщее обозрение.
Ник: Иногда мне кажется, что это была ошибка, когда я переспал с тобой. Прости.
Хелен: Ошибка?
Ник: Не знаю. Да. По-моему, ошибка.
Хелен: Что? Та ночь или вся наша дружба?
Ник: Ну…
Хелен: Ты сам этого хотел. Ты хотел переспать со мной.
Ник: А ты не хотела?
Хелен: Ты мне нравился, это я понимала. Мне казалось, что это больше, чем просто увлечение.
Ник: Мы оба были пьяные.
Хелен: Нет, ты был пьяный, и именно ты этого хотел.
Ник: Ты что, хочешь сказать, что я тебя заставил?
Хелен: Нет.
Как это все отвратительно. Не хочу… Зачем ты об этом говоришь?
Если честно, я думаю, это не так уж здорово, что это случилось, когда это случилось, но после этого что-то изменилось.
Как будто что-то треснуло. И вытекло наружу.
Я почувствовала себя по-другому.
Я предаю себя с каждым словом. Унижаюсь перед тобой.
Все, что ты мне говорил.
Ник: Когда?
Хелен: Тогда. В тот раз.
Ник: Я был пьян.
Не соображал, что говорил.
Хелен: Ты был тяжелый и пьяный, ворочал меня в постели, как неживую. Но слова… Которые, ты говорил. Обещания…
Ник: Не знаю даже что…
Хелен: Нет.
Хелен: По-твоему, мы оба были пьяные, но я-то была трезвая. Помню каждое твое неуклюжее движение. Каждое слово.
Думала, сегодня моя очередь. Напиться. И наброситься на тебя.
Как противно. Хочется сквозь землю провалиться.
Ник: Так. Еще минут пятнадцать — и чили будет готово. Может, мне уже поставить воду для риса? Я купил отличный хлеб в Сэйнсбери.
Хелен: Отлично. Замечательно. Отлично. Обожаю чили. Ты его лучше всех готовишь, Николас.
Вот если ты террорист. Если ты гордишься своей культурой. Но никто и ничто не поддерживает в тебе это твое национальное самосознание. Тогда взрывать бомбы — вполне естественная реакция. Правда?
Ник: Не знаю.
Хелен: Мало верить во что-то. Страстно желать этого. Нужно уметь об этом сказать.
Ник: Именно поэтому мы делаем то, что делаем, да?
Хелен: Помню, я сидела в университетском кафе, и один парень из Ирландии рассказывал про восстание 1916 года. Мятежников убивали, расстреливали. Зачинщиком был школьный учитель. Еще один глупый романтик. А потом какая-то девушка сказала, что не видит ничего хорошего в таких легендах. Прямо как в День Поминовения. Красивые сказки про самопожертвование. Я тогда не совсем поняла, что именно ей не понравилось, но подумала, это история другой страны. Потом один парень сказал, что Поминальное Воскресенье наполняет его гордостью. Он был со школьной экскурсией на военном кладбище и присутствовал на церемонии в память о погибших. Мы все молчали. Когда девушка ушла, кто-то сказал, что у неё явно проблемы с мужчинами и надо бы ей помочь. Все засмеялись. А я промолчала.
Ник: Зачем ты все это говоришь?
Хелен: Сама не знаю.
Так что, я записываюсь на курсы вождения?
Ник: Тебе нужна машина.
Хелен: Даже если я три раза подряд провалю экзамен или еще какая-нибудь глупость случится, все равно у меня будет машина, когда ты начнешь работать в Эссексе.
Ник: Ты наверняка сдашь с первого раза. А насчёт работы я пока не уверен.
Хелен: Тебя возьмут.
Я могла бы купить себе «Клио» или «Фиесту», да?
Ник: Да.
Хелен: Может поговорим о твоей школе?
Ник: Не уверен, что сейчас мне этого хочется.
Хелен: А мне хочется поговорить о твоей школе.
Ник: Давай о чём-нибудь другом.
Хелен: О чём ещё нам говорить? О нашей дружбе? Об отношениях? О той, так сказать, ошибке, которую мы оба сделали, когда переспали три года назад?
Ник: Хелен.
Мне это неприятно.
Хелен: Знаешь, Ник, я не понимаю. Мы столько всего делали вместе…Столько раз напивались и говорили о жизни. Столько раз…И вот за три года…Это первый раз… Когда речь зашла о той ночи.
Так сколько там учеников? В твоей новой школе.
Ник: Больше тысячи, не считая подготовительных классов.
Хелен: А какая там форма?