Под небом Лузитании. От пришествия до полуночи

– А как ты думаешь?! Зачастую по тринадцать часов работает на фабрике тяжёлым промышленным утюгом! – погрозил я пальцем заметно притихшему великану. – Если «приложится» рученькой да к твоему розову личику, то тебе, мой дружочек, мало уже не покажется. Между прочим, мой покойный дедушка, Царство ему Небесное, после третей выпитой, часто садил меня маленького на колени, гладил по вихрастой головушке и, со слезами умиления на глазах, говорил:

– Знай же внучек, что ты прямой потомок Чингисхана по мужской линии!

– Ладно! – стараясь сгладить накалившиеся страсти, примирительно произнёс Степан. – Не будем копаться в грязном белье наших далёких и диких предков. Все мы прямые потомки Адама и Евы. Но вернёмся к нашим баранам. И так, применив метод дедукции, мы установили, что стартовый выстрел застал нашего атлета врасплох. Но где же умудренный опытом судья со своим стартовым пистолетом?

Мы вопросительно взглянули друг на друга, лихорадочно соображая, что же послужило изначальным толчком произошедшего на наших глазах события.

Вдруг, сверху раздался невообразимый, оглушительный шум, истерический женский крик и что-то тяжелое с грохотом рухнуло на пол. Мы изумлённо устремили наши взоры вверх, опасаясь, что оттуда на наши головы может случайно вывалиться какой-нибудь очень объемистый и увесистый предмет.

Из распахнутого окна донёсся дикий рёв и, неожиданно, из него высунулось очкастое жерло крупнокалиберного двуствольного охотничьего ружья. За ним же появилось перекошенное от ярости лицо мужчины средних лет с роскошными и хорошо ухоженными усами. Густые черные усы стрелка неприятно контрастировали с жидкими взъерошенными волосами на его слегка потёртой и заметно посивевшей маковке.

– А вот и он, судья со стартовым пистолетом, – только и смог я выдавить из себя.

Гримаса бешенства на лике возмущённого сеньора медленно сменилась выражением крайнего удивления и растерянности. Тигриный рёв исподволь перерос в собачий вой и постепенно затих на визжащих шакальих нотках. Тяжелое ружье вывалилось из ослабевших, дрожащих рук поборника строгих нравов. Несколько раз перевернувшись в воздухе, оно плашмя бабахнулось об острый выступ гранитной плиты цоколя дома. Приклад треснул у основания ложа и лягушкой отпрыгнул в вечнозеленый декоративный кустарник. Какая-то металлическая штучка отвалилась от казённой части падшего оружия и, бешено кувыркаясь, покатилась прямо в нашу сторону. Не давая ей остановиться, Степан встречным ударом ботинка отправил деталь в обратном направлении, к жалким останкам охотничьего ружья, от которого она так опрометчиво отпочковалась.

Усатый гражданин, с нескрываемым ужасом в глазах, безмолвно следил за бесславной кончиной своего верного боевого оружия. Очевидно, «Отелло» предполагал увидеть под окном совершенно иную личность, а не каких-то двух рослых мордоворотов с не слишком приветливыми и с вовсе не радушными физиономиями. Челюсть и кончики усов сеньора безвольно обвисли, и он жалостливо таращился на нас глазами безвинно побитой хозяином собаки. Из-за спины рогоносца, из глубины комнаты, доносился истошный женский визг. По отдельным фразам я расслышал, как дама утверждала, что сегодня очень жаркая ночь, а в спальне невыносимо душно. Вот она и приоткрыла окно во двор, чтобы немножко проветрить спальное помещение. И, вообще, ей просто-напросто иногда нравиться спать голышом. А что это за странные предметы одеяния валяются на стуле, она и вовсе понятия не имеет. Надо бы спросить об этом у сеньоры Сандры, которая убирала сегодня в квартире.

– Qué foi? – густым раскатистым басом поинтересовался Степан у свисающего из окна мужчины. (Прим. «Что случилось?» порт.)

Тот попытался что-то объяснить, но только какое-то нечленораздельное мычание слетело с его поблеклых и онемевших уст.

– Esteja tranquilo! – дружески улыбнувшись, посоветовал ему мой друг. – Não perca sossego do espirito! (Прим. «Спокойствие! Не теряйте присутствие духа!» порт.)

Свисающий сеньор как-то глупо-глупо заулыбался в ответ и часто-часто закивал своей потешной грушеобразной головою. Затем, неуклюже копошась и по-старчески кряхтя, он забрался назад, вглубь спасительной супружеской опочивальни. Окно с грохотом захлопнулось, стёкла жалобно задребезжали, но, к моему удивлению, снова выдержали и остались совершенно целёхонькими. Лишь мелкие куски штукатурки и облезшей краски посыпались вниз на жалкие останки когда-то грозного охотничьего ружья. И в маленьком уютном дворике заново воцарилась мёртвая, загробная тишина.

Я с укором взглянул на Степана и осуждающе молвил:

– Учить бесстрастью ничего не стоит
Тому, кого ничто не беспокоит.
А где тому бесстрастье приобресть,
Кому что пожалеть и вспомнить есть?

(Прим. «Отелло». Шекспир).

– Н-у-у-у, ты даёшь, Василий! Небось, в кипучей молодости и сам не раз «нырял» в чужую постель? – цинично ухмыльнулся гигант. – Пожалел Волк Кобылу…