Под небом Лузитании. От пришествия до полуночи

– Антигеморройные! – не в состоянии более сдерживаться пырснул я смехом. – Ну, бывает же так, что человек по рассеянности всунет их не в те отверстия!

– Немедленно прекрати зубоскалить! – сурово прикрикнул Степан. – Ну, чего ты гогочешь, как перекормленный гусь-вожак бабы Фроси?! Что тут смешного? У тебя что? «Шариксы» за «роллексы» заскочили?

– Н-н-ну, «рол-лексы» м-м-мне зн-н-наком-м-мы, – вытирая слёзы рукавом, промычал я. – А вот «шар-риксы»? Э-это н-н-новая м-м-марка ш-ш-швейцарских часов?

– Нет! – раздражённо отрезал Степан. – Это старая, но проверенная марка украинских мозгов! Кстати, ты с ней явно не дружишь!

Минут через пять, я, наконец, пришёл в себя и обрёл дар более-менее связанной речи:

– Какой-то советский учённый, после многочисленных опытов и расчётов, пришёл к выводу, что минута искреннего смеха приносит человеку столько же пользы, сколько и килограмм съеденной морковки. Так вот! Лично я, за сегодняшний день, что провёл с тобою, слопал не менее полутоны сочной, свежевскопанной моркви. У меня такое ощущение, что в молодости все мужики вашего рода, встретив симпатичную девушку, первым делом спрашивают её фамилию. И чем более заковыристая фамилия у девчонки, тем у неё больше шансов породниться с прославленным родом шведа Тагенберга. Между прочим, а какая девичья фамилия у твоей Кати?

Степан покраснел, словно вареный рак, потупил свои ясные очи и тихо пробормотал:

– Крутыгуз. Ну, вот! Опять двадцать пять! Снова началось! Да если ты будешь так конеподобно ржать на всё Порто, то у тебя селезёнка лопнет и гендальфии опухнут!

– Ч-ч-что, что о-о-опухнет?! Что именно ты имеешь в виду? – между приступами жуткого смеха спросил я.

– А что имею, то и введу! – оскалился Степан, красноречивым жестом показывая, какой именно орган он подразумевал.

– Гениталии!!! – задыхаясь, выкрикнул я и захохотал ещё пуще прежнего, хватаясь руками за ноющий от боли живот.

Минут через десять, хоть и с большим трудом, но мне все-таки удалось восстановить душевное равновесие. Я аккуратно прилизал мои взъерошенные волосы, вытер платком слезившиеся глаза и протёкший нос, и тихо, умиротворённо подметил:

– А знаешь, дружище. Вот уже сорок с лишним лет, как я существую в этом дивном, контрастном и сумасшедшем мире. Но это самое жуткое и нелепое Рождество в моей сумбурной и совсем не безоблачной жизни. Мы заплутали в густом тумане, сбились с пути и безнадёжно опоздали на последний автобус. Весь вечер мы беспрестанно влипаем во всякие неприятные истории и передряги. И вопреки всем стараниям нам так и не удалось сыскать более-менее приличный отель. И вполне вероятно, что само Рождество нам придется встречать в полночь на пустынных улицах чужого и незнакомого города. Однако нахохотался я в этот вечер от всей души на три календарных года вперед.

– Да ты и сейчас продолжаешь хихикать, словно нюхнул веселящего порошка доброго дядюшки Тома, – подозрительно покосился на меня мой попутчик.

– Это я уже по другому поводу, – ухмыльнулся я. – Мне вспомнилась одна наша семейная легенда. У моей бабушки по отцу была очень странная девичья фамилия – Нищита. И хотя писалась фамилия через букву «И», но всё-таки ассоциация была не очень приятной. Как-то мой отец спросил у своего деда, Петра Петровича, почему у него такая позорная фамилия. А тот и ответил:

– Мой прапрадед был очень богатым скотоводом из Екатеринославской губернии. Когда у него спрашивали, сколько у него овец, то он обычно шутил: «А я их никогда не считаю!» На суржике это звучало: «Я их николы ни щитаю!» Поэтому соседи о нём так и говорили: «Цэ Петро, що ни щита». Вот оттуда и пошла наша фамилия. А вообще-то, внучок, ты даже не подозреваешь, как я искренне благодарен нашему древнему прозвищу. Ведь оно спасало нас в сталинские времена, так как само собой говорило о нашем рабоче-крестьянском происхождении.

Теперь уже пришла очередь Степана гоготать на всю улицу.

– Прекрати зубоскалить! – теперь уже я сурово унял не в меру разгулявшегося весельчака. – Эта история ничуть не хуже, чем о твоем славном предке Стефане Тагенберге! Вот именно так и рождаются легенды и мифы о «новых» русских и о «новых» украинцах.

Вдруг над нашими головами раздался резкий, как хлопок пистолетного выстрела, звук, а затем и трезвон дребезжащих оконных стёкол. Мы вздрогнули от неожиданности, задрали вверх подбородки и медленно-медленно попятились к противоположной стороне улицы.

21. Степан и Ватсон

На втором этаже ухоженного жилого дома постройки XIX века с треском распахнулось окно. Створки с силой ударились об углы оконного проёма, стёкла жалобно задребезжали, но каким-то чудом всё-таки остались целы. Окно выходило не на улицу, а в тихий, уютный боковой дворик с пышными клумбами изумрудной травы, экзотических цветов и вечнозеленых кустарников.

Мы удивлённо глазели вверх, поражённые таким грубым и бесцеремонным нарушением покоя сонного квартала. Чтоб лучше рассмотреть непонятное движение в глубине окна, нам пришлось ещё более попятиться назад и сдвинуться чуть-чуть вправо.