Под небом Лузитании. От пришествия до полуночи

У меня, честно говоря, не было ни малейшего желания обогатить себя бриллиантами поэтического творчества Степана. Но из вежливости я с энтузиазмом заявил, что с тех пор, как приехал в Португалию, только и мечтал услышать что-нибудь новенькое из сокровищниц мировой поэзии.

– Тебе всё – смешочки, – обиженно пробурчал гигант. – А я уже месяц по ночам не сплю. Мучительно ищу подходящую рифму и красивые слова, достойные неземной красоты моей Катюхи.

– О-о-о-о-о! Да я вижу Екатерина – твоя Муза! – изумился я.

– Вообще-то, нет. Мы еще не расписаны. Но в будущем обязательно поженимся! – твердо пообещал Степан. И я понял, что для него муза – это всё равно, что законный муж, только женского рода.

– Ну, ладно, слушай! – милостиво позволил мне ознакомиться со своим творчеством Степан. Он неожиданно ловко вскочил на соседний стул и принял позу статуи памятника Маяковскому на Триумфальной площади Москвы. И трубным, замогильным голосом, от которого задребезжала посуда на соседних столах, тернопольский богатырь чеканно продекламировал:

– О, милая моя Катюха!
Хоть слушаю тебя в пол уха,
Но голос твой, мой соловей,
Журчит, как сказочный ручей.

Иерихонская Труба показалась бы жалкой детской свистулькой по сравнению с могучим громоподобным гласом, всколыхнувшим вязкий воздух набитой посетителями пиццерии. В нижнем зале что-то глухо и тяжело упало на пол. За спиной Степана истерически завизжала девушка. Но не от восторга от услышанного. Вскакивая на стул, поэт ненароком зацепил её кавалера за локоть и тот вывернул полную чашку горячего кофе на белоснежный костюм своей хрупкой возлюбленной. Парень вскочил на ноги, сжал кулаки и резко обернулся. По грозному выражению его лица я понял, что он не на шутку намерен вступиться за честь и достоинство дамы своего сердца. Но, увидев двухметрового громилу верхом на стуле, он как-то сразу сник, суетливо схватил салфетку и принялся поспешно промакивать коричневые пятна на костюме своей зазнобушки.

Повар был застигнут загробным гласом как раз в тот момент, когда в очередной раз подбросил корж в воздух. Парень мгновенно съежился и сжался в комочек от нежданно нахлынувшей волны ужаса. А корж плашмя плюхнулся прямо на вершину его башнеподобного белого колпака. По-видимому, повар принял мефистофельский бас Степана за предвестник приближающегося двенадцати бального землетрясения.

– Ну и как? – спросил меня с вершины Парнаса обладатель бесценного поэтического дара.

– Я поэт, зовусь я Стёпа.

Всем привет от остолопа! – пробурчал я, растирая заложенные «громом» уши.

– Чего, чего? – поинтересовался из-за заоблачных высот одаренный лирик.

Но тут Парнас не выдержал гениальности поэта. Ножки стула резко разъехались в разные стороны. Степан рухнул на стол, сметая с него всю утварь, и кубарем скатился на пол. Я еле успел схватить в руки мой стакан и бутылку «Спрайта», спасая их от разрушительной и всесокрушающей стихии. Низвержение с Парнаса сопровождалось ужасающим грохотом и звоном бьющегося стекла. Общий бедлам усилило то, что официантка, имевшая неосторожность как раз проходить мимо, от неожиданности резко отпрянула в сторону и вывернула на пол содержимое своего подноса, а именно: 4 порции пиццы и столько же стаканов и бутылок пива «Супербок». Грохот падающей посуды и битого стекла дополнил мелодичный перезвон роняемых ножей, ложек и вилок.

Одна порция пиццы, описав замысловатую траекторию и несколько раз перевернувшись в воздухе, упала точнешенько на макушку поэта и увенчала его растерянную и изумлённую физиономию. Степану, восседавшему на полу среди остатков трапезы и обломков посуды, ещё крупно повезло, что пицца угодила на его голову коржом вниз. Во времена Древней Греции победителям поэтических соревнований на голову возлагали лавровый венок, но, по-видимому, с тех пор обычаи существенно изменились.

Вдруг Степан дико взревел, резко сбросил «корону» со своей бедовой головы и прытко вскочил на ноги. Он порывисто схватил газету «Jogo» с соседнего стола и, мелко пританцовывая, принялся энергично махать ею над своей взлохмаченной макушкой. Этот экзотический пляс сопровождался отборными ругательствами и изощренными проклятиями. Все это чем-то напоминало танец шамана при изгнании злого духа из тела смертельно больного соплеменника. И тут меня внезапно осенило: увенчавшая гениального чтеца пицца была только-только извлечена из горячей печи.

Внезапно гигант узрел мою остолбеневшую персону со стаканом и бутылкой воды в судорожно сжатых руках. Степан стремительно бросился ко мне, выхватил из моих одеревеневших рук бутылку и вылил её содержимое прямо себе на голову. Мученическое выражение медленно сползло с его перекошенного лица, и он облегченно вздохнул:

– Господи! И как это только йоги умудряются ходить босыми ногами по горячим углям? Тут от пиццы мозги в голове чуть ли не вскипели. А то… голыми ногами!!!