Под небом Лузитании. От пришествия до полуночи

– Так уж вышло, что с малолетства я жил и рос на Колыме. Мои родители уехали туда на заработки, на золотые прииски. Там родилась моя младшая сестра. Ходил я в русскую школу, играл с детьми, разговаривавшими по-русски. А когда родители вернулись в Тернополь, то я уже был чересчур взрослым, чтоб заново переучиваться. Да и Катюха, хоть её родители и тернопольчане, росла и училась в Крыму, где тоже разговаривают по-русски. Честно говоря, мне стыдно, что я плохо знаю родной язык. Но, клянусь тебе, заработаем с Катюхой деньги на квартиру, вернемся домой и я обязательно выучу украинский язык, – твердо пообещал Степан.

– В твоих стихах есть один крошечный изъян, – после небольшой паузы мягко высказал я моё непредвзятое сужденье. – Всё-таки называть любимую женщину Катюхой – как-то не благозвучно. Ведь можно было сказать: Катя, Катерина.

– Да уж так я привык. Да и вся рифма тогда рухнет! – обиделся Степан. – Я и так столько времени её выискивал и подбирал!

– Ведь ты влюблен, так крыльями Амура
Решительней взмахни и оторвись! —

патетично воскликнул я.

– Шекспир… – полувопросительно, полуутвердительно произнес Степан, и я удивился, насколько быстро он смог распознать стиль великого поэта. – Послушай, Василий! Познакомь меня с этим Шекспиром. Похоже, он очень умный мужик. Мне кажется, где-то я уже слышал эту странную фамилию.

Неожиданно в серо-голубых глазах Степана отразился немой вопрос, который он явственно стеснялся озвучить.

– Не волнуйся! Он совершенно случайно не еврей, – успокоил я гиганта, и на его лице отчетливо проявилось выражение облегчения. – Но познакомить тебя с ним не могу. Он умер.

– Как умер?!! Несчастный случай на производстве?!! – ужаснулся Степан.

– Можно сказать и так, – печально вздохнул я. – Судя по его сонетам, он не смог пережить измены возлюбленной и предательства лучшего друга.

– Похоже, у него была слишком ранимая душа, – уныло молвил Степан. – И давно он умер?

– Нет, не очень. Около четырехсот лет назад, – скорбно ответил я.

Степан недоуменно уставился на меня. И вдруг, часто-часто захлопал ресницами своих небесно-голубых глаз. Но, видимо, подумав, что ослышался, безнадежно махнул рукою:

– Ну, умер, так умер. Ничего не попишешь. Все там будем. Но что же мне теперь делать с моими стихами?

– А ты начни так: – поразмышляв, предложил я:

– О, милая Екатерина…

– … Твой бюст, как сказочная дыня, – выпалил Степан, которого явно донимал зуд творчества.

– Это как? На вкус или на цвет? – саркастически полюбопытствовал я. – Трубадур ты мой тернопольский! Ты должен четко определиться, что ты пишешь: гимн возлюбленной или трактат по бахчеводству. Так ты и самого Ронсара можешь переплюнуть!

– А это ещё кто такой? – изумился Степан.

– Французский поэт эпохи Возрождения. Отец французской эротической лирики, – доходчиво объяснил я.

– И что он, к примеру, такого написал? – подозрительно прищурился гигант.

Я сморщил лоб и, проклиная склероз, напряг свою предательскую память.

– О, постой! О, погоди!
Я умру! Не уходи!
Ты как лань бежишь тревожно.
О, позволь руке скользнуть
На твою нагую грудь,
Иль пониже, если можно, —

наконец, процитировал я.

Степан крепко задумался. Он застыл в позе Роденовского «Мыслителя», сосредоточенно всматриваясь в точку, находящуюся где-то за моей спиной, будто я, как высокогорный воздух, был абсолютно прозрачным. На лбу его собрались суровые складки, вены на висках вздулись. Казалось еще немного, и он трагическим, надрывным от безысходности голосом воскликнет:

– Быть или не быть, вот в чем вопрос.

– Нет! До уровня Ронсара мы опускаться не будем! – вдруг категорично заявил Степан. – Так что ты там говорил о Екатерине?

Я собрался с духом и начал заново:

– О, милая Екатерина!
Когда твой щебет соловьиный…
– … Доходит до моих ушей,
Я сам пою, как соловей! —

восторженно закончил четверостишие достойный наследник величайших поэтов былых времён и современности.

Я с сомнением поглядел на уши Степана. Их величина и форма никак не располагали к возвышенным чувствам.

– Давай попробуем заменить лопоухость чем-нибудь более романтичным, – осторожно предложил я.

– Каким это образом? – насторожился Степан и с опаской отодвинулся от меня на полметра.

Я снова собрался с мыслями, поднял глаза к потолку и торжественно произнес:

– О, милая Екатерина!
Когда твой щебет соловьиный
Ласкает слух, моя душа…
– … От кайфа тащится, шурша! —

взревел гигант, вскакивая со стула.

– Это «крыша» у тебя поехала, тихо шифером шурша! – взбесился я. – Ты ведь любимой женщине пишешь, а не наркоману – собрату по ржавой игле! Пиши, что хочешь!