Под небом Лузитании. От пришествия до полуночи

Тогда я ему языком знаков и жестов доходчиво пояснил (и Степан потряс своими могучими кулаками): изъятые им вещи мне крайне дороги, как память о моих очень близких и весьма обожаемых родственниках. И без этих милых моему сердцу семейных реликвий я, ни при каких обстоятельствах, отсюда не уйду. Бородатый во время этих мануальных разъяснений как-то ненароком оступился и нечаянно раздавил своим необъятным задом старинный ореховый комод. А жаль! Добротная была вещь! Но, по-видимому, альфонс так и не понял сути моей незамысловатой и чрезвычайно вежливой просьбы. Он стал визжать, как не дорезанный поросёнок, с которого Никита Кожемяка собственноручно снимает последнюю шкуру. На его истошный вопль сбежались три воспитанных на чистом сливочном масле мордоворота, очевидно закадычные дружки и коллеги злополучного бородатого альфонса. Они ненавязчиво поинтересовались, о чём тут идет такой задушевный разговор и почему в помещении такой ужасающий беспорядок.

Я и им на том же языке знаков и жестов (и Степан снова потряс своими огромными как чайники кулачищами) попытался разъяснить сущность возникшего недоразумения. После десяти минут бесплодных и очень болезненных дебатов, наконец-то выяснилось, что один из дружков бородатого худо-бедно понимает разговорный французский язык. Правда у него было омерзительное произношение вероятно из-за сломанного носа и только что выбитых передних зубов. Он так безбожно картавил и шепелявил! Но меня он всё-таки понял и кое-как перевёл своим соратникам смысл моего нижайшего и весьма умеренного ходатайства.

Тогда альфонс смущённо хлопнул себя ладонью по лбу и рассыпался в тысячах извинениях, разутешенный тем, что мне нужна всего-навсего такая малая, пустячная безделица. Он дружелюбно пригласил меня присесть на прикроватную тумбочку – единственный предмет мебели, оставшийся к тому времени почти что не повреждённым. Из всех присутствующих лишь бородатый не утратил способность более-менее резво передвигаться на ногах. Он клятвенно заверил меня, что через пять-шесть минут принесёт мои часы и фотоаппарат в целости и сохранности. Однако, проявляя излишнее рвение, вертлявый хлопотун непомерно шустро бросился к выходу из помещения для очень занятного и полезного времяпровождения. А так как один его глаз совершенно «заплыл», а второй превратился в подобие щелочки-амбразуры, то он самую малость не вписался в дверной проём. И со всего своего разгона бородач врезался лбом точнёшенько в лакированный дубовый косяк.

А дуб оказался превосходнейшего качества! Альфонс теннисным мячиком отлетел от входа приблизительно на три с половиной метра назад. Он плашмя грохнулся на спину, чуть не проломив деревянный пол вместе с опорными железобетонными балками. Мужик всё-таки крупный, упитанный! На лбу бородатого недотепы мгновенно выскочила шишка, размером примерно со страусовое яйцо. Бедняга как-то чудно по-жабьи квакнул и тотчас обмяк, очевидно, немедля лишившись сознания.

– Тебе уже приходилось где-то видеть страусовые яйца? – несказанно удивился я.

– Вообще-то, в натуре, нет, – смутился гигант. – Но ещё в пятнадцатилетнем возрасте, выступая на первенстве города в беге на 110 метров с препятствиями, я ненароком поскользнулся и с размаху сел пахом на чересчур жесткий брус предпоследнего барьера. Тогда мои яички распухли так, что доктор не удержался и со смехом заявил, что они у меня точнёхонько как у африканского страуса. Кстати, Василий, у тебя есть очень мерзопакостная привычка – перебивать рассказчика.

– Прости, дружище! Больше не буду! – твёрдо пообещал я расходившемуся сказателю. – Так что же произошло дальше?

– С чем? С моими яичками? – осведомился бывший спортсмен-многоборец.

– Нет. С бородатым альфонсом и его соратниками, – обозначил я сферу моих интересов.