Под немецким ярмом

— Собственной, брат, персоной, — отвечал веселый голос, и в комнату ворвался красивый молодой офицер.

— Воронцов! — вскричал Шувалов и, полуприподнявшись на диване, протянул ему обе руки. — Как ты вырвался сюда, дружище?

Приетели крепко обнялись и расцеловались.

— Да что y тебя, Пьер, с ногой-то? — спросил Воронцов.

Петр Иванович стал обяснять. Тут в дверях показался старший камердинер, Ермолаич.

— С приездом, батюшка, Михайло Ларивоныч! Нежданый друг лучше жданых двух; аль только на побывку?

— На побывку, старина, и контрабандой.

Старик всплеснул руками.

— Самовольно, значит, без ведома герцога?

— Похоже на то.

— Эка гисторие! Да ведь тебя, батюшка, он сам же и спровадил отселе к чорту на кулички в линейные полки? Как проведает про твое самовольство, так жди от него всяких пакостей: разжалует в рядовые, а не то и в арестантские…

— Бог не выдаст — свинья не сест! — был легкомысленный ответ. — Ну, а теперь, старина, можешь опять блогородно отретироваться в собственные аппартаменты. У нас с Петром Иванычем свои приватные дела.

— Приватные дела! Ну, подумайте! — ворчал себе под нос старик, "блогородно ретируясь". — И покалякать-то толком не дадут…

— Так разве и полковой командир не знает о твоей отлучке? — продолжал, между тем, допрашивать Шувалов.

— Командир-то знает; но отлучился я под претекстом якобы к родным в деревню. Были y нас, видишь ли, на днях большие маневры. Я с моей ротой пробрался ночью окольными путями в тыл неприетелю, напал врасплох на их главную квартиру и захватил самого командира со всем его штабом в постели.

Шувалов расхохотался.

— Однако! Воображаю, как они тебя блогодарили. Ну, и ты увел их в свой лагерь?

— Взял с них только слово считать себя военнопленными. Это решило исход маневров. Мой командир хотел было представить меня за то вне очереди к следующему рангу…

— А ты неужели отказался?

— Отказался, и по двум причинам: во-первых, было бы не по-товарищески на чужой оплошке выгадывать себе служебный фортель… Во-вторых…

— Ну, что же во-вторых?

— Во-вторых, я мог выпросить себе, заместо того, негласный отпуск, который был мне до зарезу нужен, чтобы… чтобы оглядеться здесь опять в придворных сферах.

— Ты, Мишель, и лгать-то без запинки не умеешь. Скажи прямо, что не в-терпеж стало в долгой разлуке с своей душой-девицей.

— Да ты, Пьер, это про кого?

— Про кого, как не про ту, из-за которой собственно ты и вылетел тогда из Петербурга.

— От тебя, брат, я вижу, ничего не скроешь. Но ты еще не знаешь, что y нас с нею были уже декларасионы, что мы тайным образом помолвлены.

— Нечто подобное я уже подозревал. Ведь вы с графиней Анной Карловной заметили друг друга еще тогда, когда ты был кадетом в шляхетском корпусе.

— Да, цесаревна приезжала к нам в корпус зачастую с своей кузиной на всенощные, отстаивала всю службу. Уже тогда мы поняли с Аннет, что созданы друг для друга. Когда же я вышел в офицеры, мы обменялись кольцами. Ни тебе, никому другому я об этом пока не сказывал, чтобы не было, знаешь, медизансов. Но Бирон чрез своих ищеек все-таки, видно, кое-что пронюхал…

— И разлучил вас, потому что ты, как муж кузины цесаревны и притом офицер гвардии, мог быть для немецкой партии весьма опасен.

— Ну, вот. А на днях я получил цидулочку от Аннет, что нынче-де на публичном маскараде в Летнем дворце мы могли бы встретиться без всякой опаски. Раздобыть бы только приличный костюм…

— И входный билет, без которого тебя не впустят, — добавил Шувалов. — На твое счастье я, как видишь, не в состоянии воспользоваться ни своим костюмом, ни своим билетом, и могу отдать их в полное твое распоряжение. Самсонов!

— Иди, иди! — донесся из лакейской ворчливый голос Ермолаича. — Начудесил, ну, и кайся.

— Да что y вас там? — теряя уже терпение, крикнул Шувалов.

— Не одет я, сударь… — отозвался наконец Самсонов.

— Врет, врет! одет! — обличил его старик. — Чего стал, шелопут. Иди, иди на расправу. Ишь ты! ровно бык перед убоем упирается.

И с напряжением всех своих старческих сил, Ермолаич втолкнул в комнату к господам средневекового рыцаря.

В первый момент Петр Иванович готов был, кажется, не на шутку рассердиться, но юный «шелопут» в своих, на вид тяжелых стальных, на самом же деле картонных доспехах, оклеенных только сверху серебряной бумогой, остановился посреди комнаты в такой безупречно-рыцарской позе, что господин его, зараженный смехом приетеля, сам также добродушно рассмеелся.

— Ах, ты, шут и пьеро! Ведь пустить его этак на придворный маскарад, так никто, пожалуй, не признал бы в нем лакее.

— Ну, а теперь, Самсонов, разобалакивайся-ка опять, — сказал Воронцов: — на маскарад отправляюсь сейчас я вместо твоего барина.

— Ваше блогородие, Михайло Ларивоныч! взмолился тут Самсонов. — Явите божескую милость: возьмите меня тоже с собой!

— Эко слово молвил! Тебя все равно ведь не пропустят.

— Меня-то с вами пропустят: многие служители придворные меня в лицо знают; а для послуг, неравен час, я могу вам еще пригодиться.