Под немецким ярмом

Когда флотилие, повернув обратно в Фонтанку, приближалась опять к пристани y Летаяго сада, со стоявшей y противоположного берега барки грянул сигнальный выстрел и к сумеречному небу начали взлетать, шипя и лопаясь, ракета за ракетой: швермеры, жаворонки, римские свечи; затем по обоим концам барки, с шумом водопада, завертелись огненные колеса, а по середине зогорелся огромный транспарант, представлявший какую-то аллегорическую картину. Смысла ее Лилли, однако, так и не успела разгадать: весь Летний сад вдруг осветился бенгальскими огнями, и все сидевшие в шлюпках поспешили, вслед за принцессой, сойти на берег.

— А вон и Гриша! — обрадовалась Лилли, увидев Самсонова, который в своей ливрее и без маски стоял в стороне, прислонившись к дереву.

— Какой Гриша? — спросила Юлиана.

— Да мой молочный брат, что служит y Шуваловых.

— Может быть, он здесь только со старшим своим господином… Вот что, Лилли, пойди-ка, спроси его: действительно ли Пьер Шувалов остался дома?

— Так подойдемте к нему вместе.

— Да разве я могу оставить принцессу! Ты ведь в маске и преспокойно войдешь потом одна во дворец. Смотри только, не заболтайся с ним.

— Нет, нет.

Очень довольная представившимся ей случаем обменяться опять хоть парою слов с товарищем детства, с которым не виделась с первой встречи в Петербурге, Лилли подошла к Самсонову.

— Здравствуй, Гриша!

Он сразу узнал ее по голосу.

— Это вы, Лизавета Романовна? А я-то все гляжу гляжу, все глаза себе проглядел; под маской и не узнать: которая вы? Мне надо еще поблогодарить вас…

— За что?

— Да за то, что не велели без пути болтаться. Я теперь ведь и книжки уже читаю, и с прописей списываю, и задачки решаю.

— Вот как! А кто же тебя всему этому учит?

— Учит меня муж ученый, Василий Кириллыч Тредиаковский.

И в коротких словах он рассказал, как сделался учеником академического секретаря.

— А для чтение он, верно, дает тебе все больше свои собственные сочинение? — спросила с улыбкой Лилли, которая как-то слышала также про непомерное самомнение стихотворца-философа.

— Вестимо, не без того; но занятнее всего для меня все же две рукописные книжки: одна — летописца московского с царства иоанна Васильевича Грозного по царство тишайшего царя Алексее Михайловича; другая — боярина Матвеева в бытность его в Голландии. Все мое досужное время так на это и уходит. Очнуться не успеешь, как и день прошел.

— Вот видишь ли, Гриша. Я так уже за тебя рада! Пожалуй, Тредиаковский возьмет тебя потом еще писцом в свою канцелярию.

— Там, Лизавета Романовна, тоже не рай земной. Да и господин мой, Петр Иваныч, меня от себя не отпустит.

— Ах, да, кстати, Гриша; хорошо, что про него напомнил. Где он теперь: здесь тоже или дома?

— Дома: лежит в растяжку на диване с перевязанной ногой.

— Ей-Богу?

Самсонов перекрестился.

— Вот вам крест. А что?

— Да нам попался тут между маскированными тоже какой-то рыцарь…

Самсонов усмехнулся.

— Ты чего ухмыляешься, Гриша? Верно знаешь, кто он такой?

— Может, и знаю.

— Скажи! ну, скажи!

— А вы никому не перескажете?

— Никому, кроме баронессы Менгден.

— В таком разе, простите, не смею сказать.

Любопытство девочки было сильно возбуждено.

— И мне одной не скажешь?

— Вам одной?.. Побожитесь тоже.

— А без того ты мне не веришь?

— Верю, верю. Это, изволите видеть, один давнишний друг и приетель господ Шуваловых, Воронцов Михайло Ларивоныч. Герцог за что-то выслал его из Питера, а он тайком, вишь, сюда пожаловал, чтобы побывать тоже на этом маскараде. Петр Иваныч и одолжил ему свое собственное рыцарское платье.

"Значит, ему же Аннет и назначила здесь свидание!" — сообразила Лилли.

— Теперь-то мне все ясно! сказала она вслух. — Но мне пора уже итти. Прощай, Гриша!

III. Лилли танцует

Танцовальный зал сиел сотнями зажженных восковых свечей на люстрах и канделябрах; воздух кругом был напоен блоговонными куреньями. В ожидании Высочайшего выхода, маскированные становились рядами по двум продольным сторонам зала.

Лилли очутилась, сама не зная как, в заднем ряду, прижатою в угол. Тщетно поднималась она на цыпочки, чтобы высмотреть Юлиану или Аннет. Ни той, ни другой в зале не было, как не было никого из Царской фамилии и семейства Бирона. Все они, очевидно, должны были участвовать в церемониале Высочайшего выхода.

И вот, предшествуемая обер-гофмаршалом графом Лёвенвольде, которого, не смотря на его черную маску, не трудно было узнать в этом крылоногом вестнике богов с золотым жезлом, обвитым двумя змееми, — в дверях из внутренних палат показалась императрица. Сама она, в отличие от всех своих гостей, не была замаскирована и была одета в бело-атласную робу с богатыми по подолу узорами, с тяжелым пятиаршинным шлейфом, поддерживаемым двумя пажами. Полный бюст ее был сжат в корсете с острым мыском, точно в стальном панцыре; а на открытые плечи спускались локоны высоко-взбитой прически, украшенной жемчужною, с бриллиантами, диадемой. И все эти самозваные небожители раболепно преклонялись перед земною, но настоящею царицей.