Под ногами троллей

— Ну, там, на холмах, этого тебе ещё пока не след знать, — вздохнула Фавра. — Но однажды не пошла я в условленное место — тут со мной впервые в жизни заговорил Ольд Большой, а он, знаешь, такой красивый был: волосы, белые, как лебединое перо, на щеках румянец, глаза только водянистые. Лупатые, рыбьи какие-то. Как бы не глаза, первый парень бы был. В общем, зазвал меня к себе домой. Дурная я тогда ещё была, молодая, навроде тебя.

Она снова вздохнула — все складки старческой плоти заколыхались.

— А Пелиасик мой наутро не пришёл. Оказывается, высадились на Взлобье пираты, воды набрать — и забрали его. Небось продали где-то в Флоссе или в Пустыне. Так я больше и не видала его никогда.

Тишина повисла в комнате, как паутина по углам.

— А потом родила, значит, от Большого, ток в жёны он меня, конечно, не взял. Сынок-то мой, на Дальнем острове, плотником работает. А какая у него жена! Ох, ох. Чёрная, как сажа. Ездил он когда-то на Остров Южный и купил её там. Ходит в тюрбане — видала такие штуки?

Фавра с трудом поднялась.

— Знаешь что, а иди-ка ты, воробушек, погуляй. А я тут приберусь немного.

Аррен покорно встала, доев последнюю ложку. Выходить из дома было страшно. Пока она сидела здесь, за столом, и не видела кроме Фавры никого — можно было даже притвориться, что ничего и не произошло. Вроде всё, как всегда. Но если только она выйдет…

И в этот момент двери распахнулись.

На пороге стояла мать Къертара, Ларна, его отец и сестра. Ларна — бледнее всех, у неё со щёк отхлынула кровь, сделав их мраморно-белыми.

— Ты убила моего сына, — сказала Ларна. — Ты убила его.

Лицо господина Хогла было страшным — красное до такой степени, что казалось, кровь вот-вот хлынет у него из носа. Верхняя губа отползала вверх, а по рукам — сильным, волосатым рукам кузнеца — то и дело пробегала мелкая дрожь.

Но Аррен не смотрела на Хогла, она смотрела на Ларну.

Мать Къертара стояла неподвижно, словно соляной столп, только кусала губы. Она не сказала больше ни слова — только смотрела и смотрела, и от этого взгляда у Аррен поднялась в животе жгучая боль. Она вдруг вспомнила, как Ларна была добра к ней, едва ли не единственная во всём городе. Как наливала ей борщ, как дарила одёжку подросшей Ойлы. И внезапно поняла, что больше этому не бывать.

— Мы же запрещали тебе! Запрещали, — внезапно завизжала сестра. — Ведьмин погост для троллей! Ты, кусок дерьма! Да Къер, да тебя…

И она внезапно бросилась вперёд — пальцы растопыренные, глаза выползают из орбит.

Дорогу ей медленно перегородила Фавра — гора живой плоти, она встала между столом и скамейкой, и там просто не осталось места.

— Убью, — твердила Ойла, — убью! Размозжу твою голову о пол, выдеру глаза, рот разорву.

— Ну, ох, — сказала Фавра и легонько придержала её своими лапищами.

— Тебе здесь не жить, — сказала Ойла. — Я всё расскажу, всё всем расскажу! Все будут знать, что ты убила Къертара! Завела его на гибель, а самой — хоть бы хны! В шатре сидела?! У короля?! Даже тролли на тебя, селёдку, не польстились…

Хогл повернулся и вышел, а затем вдруг задержался в дверях. Не оборачиваясь, он лишь слегка повернул голову и обронил:

— Ей тут не жить.

— Мы привечали тебя. Кормили, одевали, — бесновалась Ойла. — Да чтоб ты сдохла, тварь, паршивка, мерзавка, таких, как ты, у Къертара могли быть десятки, сотни! Сдохни, сдохни!

Послышался скрип. Аррен обернулась и увидела мать — та спускалась с лестницы в ночной рубахе. На миг у неё ожила надежда: вдруг всё образуется, вдруг хотя бы сейчас, она обратит внимание на неё! Но нет: мать прошла к столу, безучастно налила себе молока. Фавра в раздражении оттолкнула от себя Ойлу; та в остервенении плюнула на пол. Ларна же словно и не заметила сумасшедшей Эйлагерлы; она всё ещё смотрела на Аррен — прямо в глаза.

— Ты убила Къера, — прошептала она совершенно беззвучно.

Девочка поняла это по её губам.

Что случилось дальше, Аррен не очень помнила. Кажется, она качалась по полу, ревела и что-то кричала; ор стоял такой, что сбежались соседи, молча заглядывая через дверь. Лавра взяла Ойлу за руку; та кричала и вырывалась, но потом её ухватил своей клешнёй Хогл, и девчонка стихла. Они ушли.

Потом опять было как-то смутно — слёзы всё не кончались. Она билась на полу в истерике, перемежая рыдания со звериным завыванием. А мать — мать с выражением холодного равнодушия переступила через неё — и ушла к себе.

Наверно, Фавра отвела её наверх. Окончательно у неё прояснилось в голове только к вечеру: она лежала в кровати, и подушка была мокрой от слёз. Комната матери пустовала, да и Фавра, наверно, поднялась к себе. Было холодно и неуютно. Аррен поковыряла холодную кашу — и насильно запихнула в себя несколько ложек.

Уже темнело — она запалила на столе толстую свечку. Руки дрожали. Из открытых ставен залетал ветер — морской, солёный. Огонёк на фитильке колебался — по стенам метались уродливые, страшные тени.

Наконец, хлопнула входная дверь: на пороге стояла мать. Она была одета в роскошное выходное платье — но рукав разодран, словно она пробиралась огородами.

Губы у неё были сжаты, а в руках — нож.