Под ногами троллей

Мягкие комья с шумом обрушивались с крыш; тёплыми муфтами снег окружил перила и столбы, заборы и крылечки. А крыши поросли ледяными бородами — множество сосулек оторачивали их, весело поблёскивая на солнце.

Воспарив на невидимых крыльях, промчалась Аррен над согнувшимися от тяжести снегового пледа яблонями и грушами, над замерзшим фонтаном в центре шестиугольной площади и очутилась во дворце. Дворец был громадным, он подпирал небо своими башнями. Быстрокрылым призраком она минула коридоры, устланные пёстрыми коврами, уставленные вазами и доспехами.

И очутилась в тронном зале — великолепнейшем тронном зале: стены его сокрыты гобеленами, пол выложен мраморной плиткой, а потолок терялся в вышине. На троне, устланном пышными мехами, сидел король, и Аррен узнала его. Это был тот самый юноша, что со смехом беседовал с конём. Да только не юношей уже был он; волосы его посеребрила седина, морщины прорезали чело.

— Так что же нам делать, дорогой мой Трамфлер? — вопросил он, и Аррен с изумлением узнала того самого барсука, что приезжал с королём Эдвардом.

Барсук тоже постарел; они с королем были в тронной зале одни.

— Не знаю, мой государь, — со вздохом ответствовал он. — Зима пришла, и боюсь, не хуже, чем Та Самая, Страшная Зима детских сказок… И не ведёт ли её сама Ведьма, именем которой мы проклинаем врагов?

— Какая чушь, мой друг барсук, — неуверенно сказал король. — Но, если это действительно так, то… да поможет нам Лев! Если уж чудовища из детских сказок оживают, то отчего бы не явиться и ему самому!

Старик покачал головой.

— Скажи мне, мой друг барсук! Неужто я был плохим королём? Неужто обделил нищих или покарал невиновных? Чинил ли обиды гостям нашего Королевства, позволял ли твориться всяческому беззаконию?

— Отнюдь нет, мой повелитель, — склонился перед ним Трамфлер. — Вы были мудрым и великодушным властителем.

Владыка поднялся и ударил в пол посохом.

— Так отчего тогда, — воскликнул он, — Лев посылает мне испытания? Мне осталось немного, и я возлягу в чертогах с моими предками. Но нестерпимо больно мне видеть, как погибает моя страна! Как вырубают деревья, кои я помню ещё с младенчества!

Его голос набрал силу, и стал как будто трубным.

— О Тельпериль Ауленриллэ! — воззвал он. — Чудесная няня моя! Дриада, ветвь от ветви рябиновой красы! Кто сгубил тебя, кто срубил под корень, оставив лишь горькую юдоль печали тем, кто помнил тебя и знал?

Он отшвырнул посох, и тот звонко покатился по полу.

— Да будь же проклят тот Лев, что допустил такое! Довольно. Довольно лжи. Нет никакого Льва, и к нам пришла Зима.

— Но надежда, — ответил барсук. — Быть может, её тёплое дыхание вернёт нам весну?

— Надежда? — горько рассмеялся его собеседник. — Даже у надежды есть корни, и если их не поливать, цветы завянут. Долго цвела моя надежда, но ныне — нет ни единого бутона на ней.

— И всё-таки, мой друг, — ответил ему Трамфлер, приставая на задние лапы, чтобы заглянуть ему в глаза (и, как подумалось Аррен, в сердце), — порой спасение приходит во время самой страшной Зимы.

А затем он вдруг низко поклонился и прижал лапы к груди.

— Не отчаивайтесь, мой сир. Иначе Королевство погибнет с вами.

— Я не боюсь смерти, — глухо ответил король. — Мои братья дремлют в саркофагах из мрамора и жадеита — пора и мне спуститься к ним. Ну что ж, будь по-твоему, мой старый друг. Я дам последний шанс надежде. Коли Лев существует, и сердце его открыто к нашей беде — пусть даст он знак. Иначе завтра же я велю повалить все статуи этого лживого Бога, которому не место на нашей земле!

Барсук горестно покачал головой.

— Не следует так говорить со Львом.

— Только так и стоит с ним говорить, — устало сказал король. — Я требую у Него ответа за всё то зло, что он допустил.

И в этот миг вдруг зацвели деревья на гобеленах; Аррен увидела, как нарисованные деревья дали ростки и плоды. И стало вымышленное — настоящим; из белого мрамора, из шёлковых покрывал пустились в рост ветви, набухли на них бутоны и распустились крупные белые цветы. И услышала Аррен голос — такой, что и не опишешь; полный густого, мягкого мёда, ласкового тепла и золотого жара.

— Дитя моё, — сказал этот Голос, что казалось, исходил отовсюду, — я послал тебе испытания, но я же укажу тебе и путь. Ты усомнился во Мне, и позволил холоду захватить твоё сердце. Ты отринул посох — знак твоей власти над тварями земными; так не поступают короли. Ты принял под скипетр свой детей моих; так достойно ли отказаться от них в час нужды? И наказание твоё будет суровым, ибо королей я сужу иной меркой, нежели иных. Готов ли ты принять моё наказание, сын мой?

И остановился король, как громом поражённый, посреди тронного зала.

А затем упал на колени.

— Скажи мне лишь одно, — со стоном воскликнул он. — Придёт ли весна?

— Кто знает?

И полон скорби был Голос.

— Я не всемогущ, дитя моё. Я верю в то, что весна придёт. А ты?

И выпрямился король, и лицо его было белым, как мел.

— Я приму любое наказание, Лев мой, — ответил он. — Казни меня как хочешь, но приблизь наступление Весны.

«Так вот, что это голос, — подумала Аррен. — Лев!»

И ответил ему Лев: