Под одной крышей

— Вот именно! — подхватил другой голос. — А фабком и в ус не дует. Какая может быть работа, черт возьми, на голодный желудок? А еще собираются пустить третью машину….

В это время из конторы вышли Иштван Фараго, председатель фабкома, вихрастый молодой человек и светловолосая бухгалтерша. Толпа нехотя расступилась. Некоторые, в том числе и Винце, стали проталкиваться поближе к ним.

— Не шумите, люди, спокойно, — сказал Иштван Фараго. Его морщинистое, обычно веселое лицо было серьезным и озабоченным. — Мы для этого и собрали вас, чтобы все обсудить…

— Привезите из провинции, если здесь взять негде! — взвизгнула та же самая женщина. — Вон другие предприятия целыми грузовиками привозят картошку и муку… Масло когда еще обещали, а что я домой принесу?

— Получите, масло выдадим, только не кричите зря, — сказал вихрастый молодой человек. — Чего раскричались? Думаете, только у вас дети? У меня тоже их четверо.

Винце Палфи удивленно повернулся к Матяшу Хольцеру:

— В сорок втором, когда я уходил, у него был всего один. Когда же он успел?

— Что ни год, то ребенок, — ответил Матяш Хольцер и глубоко затянулся махоркой. — У него на все хватает времени. Лехотаи у нас партийный секретарь, знаешь?

— Он сказал мне, что работает в парткоме.

Несколько слов молодого Лехотаи, сказанных спокойно и уверенно, восстановили порядок, и люди стали внимательно слушать. Многие знали его с детства: он на складе сырья сортировал макулатуру, пристрастился к чтению. Окончил вечерние коммерческие курсы, познакомился там с девушкой. И хотя она была на несколько лет старше его, это не помешало ей стать потом его женой. Когда у них родился первый ребенок, его уволили с фабрики: один из тогдашних управляющих застал его в обеденный перерыв за чтением нескольким рабочим «Коммунистического манифеста». Три дня избивали его в полиции, но к суду привлекать не стали, а со штрафной ротой отправили на Украину. После освобождения он одним из первых пришел на фабрику. Люди любили его и доверяли ему. Сейчас на лице его выступил пот, руки были сжаты в кулаки, а слова гулко разносились по двору, как удары молотка.

— Мы же взялись с вами за восстановление. Не думайте, что это легко. Если вы поразмыслите, то сами поймете, что без лишений и жертв страну из руин не поднять. Придется еще немного потерпеть и затянуть потуже ремни. Вот вы, женщины, каждый раз ссылаетесь на детей… но ведь мы ради них, ради наших детей и идем на все жертвы, чтоб у них жизнь была лучше, чем у нас с вами… Неужто вы не хотите этого?

Горластая женщина несколько раз провела ладонями по фартуку из мешковины, затем виновато сказала:

— Вот теперь дошло. Ну что ж, не обессудьте, иногда и сболтнешь лишнее, язык-то, он без костей.

В том же духе высказались и другие, мол, не надо все принимать всерьез. Но тут опять подал голос мужчина в кожаном фартуке.

— Так-то оно так, но одними словами человек сыт не будет, словами утробу не набьешь!

Матяш Хольцер негромко сказал Винце:

— Обрати внимание, это Керекеш. Он вечно бузотерит! Если других можно все-таки убедить, то этого ни за что, упрямый как осел…

— А ты почему отмалчиваешься?

Матяш Хольцер пренебрежительно махнул рукой.

— Пусть бабы болтают, может, им легче станет, а потом приглашу к себе одну, другую и поговорю с ними по душам. А кроме того, вас, молодых, тут хватает…

Подумав немного, Винце, кивнув в сторону мужчины в кожаном фартуке, спросил:

— Кто он?

— После освобождения стал возчиком, черт знает зачем его приняли к нам. Заискивает перед инженерами и мастерами, возит их в Пешт, подлаживается к социал-демократам…

Когда после реплики мужчины в кожаном фартуке по толпе снова прокатился гул, Винце, не отдавая себе ясного отчета, ринулся в самую гущу толпы, и в следующее мгновение зазвенел его голос, да так, что все разом смолкли.

— Я человек здесь, на фабрике, новый, первый день, как вышел на работу, но тем не менее успел увидеть и услышать такое, отчего нельзя не прийти в ярость. Когда мне сообщили, что в двенадцать часов состоится собрание, я подумал, мы соберемся и обсудим наши производственные дела, но до сих пор я ничего не слышал здесь, кроме разговоров о масле, муке и пустом брюхе. Ну ладно, допустим, ваши глаза уже привыкли к этим развалинам, к разрушенным заводам и фабрикам, но я только что вернулся домой и у меня сердце сжалось при виде того, что стало с этой страной. Так от кого же вы ждете манны небесной? Неужели надеетесь, что жареный голубь сам влетит вам в рот?

Светловолосая бухгалтерша засмеялась, другие тоже заулыбались и одобрительно поглядывали на негодующего Винце Палфи.