Под одной крышей

— Много, семьдесят четыре пенгё. Половину придется уплатить вам, как жильцам. — И баронесса бесцеремонно уселась на кровать.

Винце встал, пододвинул к кровати стул.

— Пересядьте, пожалуйста, сюда. Жена, уходя на фабрику, застелила кровать, а вы ее сомнете.

Малика удивленно посмотрела на этого странного, ершистого молодого человека, но пересела. Винце тщательно разгладил покрывало, затем сказал:

— Моя жена вчера вечером впервые пользовалась газом, согрела всего одну кастрюлю воды.

— Откуда мне знать? — Малика разозлилась, что ее заставили пересесть. — Не буду же я стоять целый день на кухне и контролировать, что делает ваша жена?

— Вы можете узнать об этом у моей жены. Уж если она говорит, что пользовалась газом один раз, то, поверьте, так оно и есть.

Малика встала и, все более распаляясь, замахала счетом.

— Я поговорю с мужем. Это дело надо упорядочить, с газом и электричеством. Я допустила глупость, не подумав об этом раньше, но раз вы упрямо стоите на своем, я буду говорить иначе.

— Согласен, надо упорядочить. Будем платить исходя из того, сколько у кого лампочек и помещений, которыми каждый пользуется.

— И у нас и у вас по одной комнате и по одной ванной, кухня и прихожая общие, какой тут может быть спор.

— Нет, извините. В вашей ванной, как мне известно, имеется газовая колонка. Она много потребляет газа.

— Допустим…

— Кроме того, жена говорила, что вы пользуетесь электрическим утюгом и электрическим чайником. Это нельзя не учитывать, надеюсь, вы не будете возражать, а?

Едва заметная улыбка по-прежнему играла на лице Винце. Он чуть было не начал насвистывать, но спохватился и продолжал смотреть на заспанное лицо баронессы, еще молодое, но уже слегка поблекшее, на ее голубые, круглые и пустые глаза. Малика отвела взгляд и молча вышла из комнаты. А Винце снова сел к окну и склонился над книгой.

Малика на этот раз не на шутку разозлилась. Пожалуй, Эгон прав, она слишком просто ведет себя с этими пролетариями. До тех пор, пока они вели себя скромно, никакой беды в этом не было, но, когда вернулся этот рабочий из России, они многое стали себе позволять. Где, черт возьми, достать ей денег, чтобы оплатить счет за газ? Эгон ни о чем не заботится, проведет в Пеште всего какие-нибудь сутки, и на рассвете уезжает в Чобад, вот и сегодня… и ей самой приходится разбираться с этой чернью! Безденежье начинает уже действовать ей на нервы. Не может же она жить в Пеште, не имея гроша за душой. А стоит ей начать разговор об этом с Эгоном, как он отвечает, что в Чобаде можно прожить и без денег. Даже в трамвае платит за нее Питю, хотя Питю и сам бедствует, ведь в министерстве иностранных дел расплачиваются бобами и горохом, что немало раздражает Питю. Он все чаще повторяет, что ему осточертела эта страна.

Конечно, можно найти выход из столь затруднительного положения: взять какую-нибудь пустячную драгоценность и продать. Нынче так поступают все люди ее круга. Но все, что у нее имелось, она отдала за соболью шубу, а остальное замуровано в стене чобадской часовни, за алтарем. Эгон и слышать не хочет, чтобы извлечь оттуда драгоценности, говорит, что прибегнет к этому только в случае самой крайней необходимости. Наступят времена, когда все будет зависеть от того, какими ценностями и сбережениями располагает человек. А Питю способен в любую минуту бросить ее. Мужчины все непостоянны, вроде Рене; этот тип с тех пор так и не показывается. Ну и черт с ним, с Рене, кого может интересовать дегенерат с женским голосом. Питю несравненно лучше его, к нему у нее совсем другие чувства, ничего подобного она не испытывала раньше.

Так она размышляла, лежа в постели. В комнате была приятная прохлада, а на улице опять стояла невыносимая жара… Даже о счете за газ она забыла, но когда пришел Питю, а за ним и Эжеб, вспомнила о нем и подробно рассказала о «нахальстве того рабочего».

— Ужасно обнаглели! — посочувствовал ей Питю. — Но не надо расстраиваться, это испортит тебе цвет лица. Не беспокойся, мы проучим их, так турнем отсюда, что только пятки засверкают.

Так Иштван Матеффи, советник венгерского министерства иностранных дел периода 1945 года, отпрыск старинного, но разорившегося дворянского рода, возглавил начатую еще ранее кампанию против супругов Палфи. До сих пор она носила характер спорадических стычек, насмешек и легких уколов, которые время от времени развлекали гостей. Этой кампании не хватало продуманности и целеустремленности.

Хотя баронесса и считала это излишним, поскольку чета Палфи все равно, мол, ходит через кухню, Винце сделал и повесил над кнопкой звонка табличку: «Вайтаи — один звонок, Палфи — три звонка». Едва он прикрепил ее, три резких звонка оторвали его от книги. Винце открыл дверь. За нею стоял Питю Матеффи, уже без повязки Красного Креста. Не здороваясь, отпрыск старинного дворянского рода направился в комнату баронессы.

— Читать умеете? — спросил у него Винце.

— Как же, — с готовностью ответил тот.

— А мне показалось, раз вы не научились здороваться, то и азбуку не постигли. — С этими словами Винце повернулся и ушел к себе в комнату.