Под одной крышей

— Я даже не заметила, что вашей жены не было дома, — сказала запыхавшаяся госпожа Пинтер. — И долго была она в Буде?

— Один день, но и этого больше чем достаточно. Там такое творится…

— Не дергай, мама! — закричал Дюрка.

Мать тяжело перевела дыхание, взяла ручку пилы в левую руку.

— Ты сам дергаешь… Ну, как там в Буде?

Дворник продолжал стоять, рассказывая о положении в Буде и дополняя свою речь выразительными жестами, даже тогда, когда молодой Пинтер колол дрова. Голос его то взмывал высоко, то понижался до трагической глубины, он поворачивался на каблуках то кругом, то вполоборота, его свисавшие сзади штаны болтались на худых бедрах, как на вешалке, на носу подпрыгивали очки. Госпожа Пинтер зачарованно слушала. Дюрка прогрохотал тележкой по камням, сотрясая обветшавший дом; на втором этаже открылась дверь, и полная женщина перегнулась через перила.

— Разбудили в такую рань! — упрекнула она.

— Ничего себе рань! — воскликнул дворник и вознес руку к небу. — Скоро полдень, сударыня. — И, повернувшись к госпоже Пинтер, указал ей на стоявшую в дверях кухни Мари: — Моя свояченица.

Мари уже собралась было уходить, когда госпожа Пинтер, остановившись на первой ступеньке лестницы, улыбаясь и кивая головой, поздоровалась с ней:

— Здравствуйте, здравствуйте, дорогая.

— Здравствуйте, — сказала Мари и тоже улыбнулась женщине.

Дюрка замедлил шаг и, засмотревшись на дверь, чуть не задел тележкой мать, переминавшуюся с ноги на ногу на нижней ступеньке.

— Ой! — вырвалось одновременно у обеих женщин, и все рассмеялись.

Госпожа Пинтер пошла к себе наверх, а дворник, не успевший закончить начатый рассказ, последовал за ней, и Мари уловила сначала голос женщины: «Она очень мила!», потом голос дворника: «Согласен с вами», и два комбинезона скрылись за поворотом лестницы.

У Дюрки Пинтера такие же круглые карие наивные глаза, как у церковного служки в Пецеле. Звали его Мишкой, он был шваб, ничем не примечательный юнец, но, когда он неторопливо священнодействовал вокруг алтаря, преклонял колена, опустив голову и молитвенно сложив руки, Мари казались красивыми его прищуренные карие глаза, и она даже готова была по-настоящему влюбиться в него. Они каждый день встречались в деревне. Мишка шлепал босиком по грязи — испачканные штаны едва прикрывали его колени, в таких случаях Мари отворачивалась: она любила Мишку только в белом с красным, отделанном вышивкой одеянии. В ту пору ей было семь лет, она прилежно посещала заутрени, за что сестра Кати дразнила ее монашкой. Если бы она знала, какие далеко не религиозные чувства неудержимо влекут ее сестренку на молитву, наверняка всыпала бы ей. Странно, у Винце тоже красивые карие глаза, и, вообще, стоит ей только предаться воспоминаниям о своей девической поре, как воображение рисует ей много карих мужских глаз в Пецеле и Пеште. Но хватит, подобным недостойным мыслям нужно положить конец, и Мари ушла на кухню. А тут Луйза, как нарочно, заговорила о Пинтерах:

— Славная женщина, старательная, работящая, но безалаберная. Кастрюли, чашки так и валятся у нее из рук. Бывало, услышу крик, уже знаю: опять разбила что-то. Но зато если нужно скроить или сшить что-нибудь, тут ей нет равных. Сын пошел в нее, не в отца.

— А какой у него отец?

— Совсем другой.

В рано наступивших сумерках сидели они, греясь у плиты, и обсуждали дальнейшую судьбу Мари. Луйза твердо решила: в будайскую квартиру Мари не вернется, у нее кровь стыла в жилах при одной мысли о той дыре. Бездомный цыган и тот не изъявил бы особой охоты жить там. К тому же Буда — это богом забытое место: нет ни воды, ни света, а в Пеште к весне будет электричество.

— Да какое там к весне! — вмешался в разговор Лаци. — Как только наладят транспорт, за светом дело не станет. Главное уголь. Ты, Луйза, и представления не имеешь, с каким размахом ведется у нас работа! Конечно, вы, женщины, видите одни разрушения, а я вижу кое-что еще.

— Я тоже вижу, но Буда — это не Пешт. Пройдут годы, а все останется по-прежнему, — сказала Луйза. Мари попыталась возразить, но Луйза резко оборвала сестру: — Не пущу, и все тут. Я не могу допустить, чтоб ты мучилась там одна. Не переправляться же мне без конца за тобой через Дунай! — Мари прыснула со смеху, снова вспомнив детство и барахтающуюся в воде Луйзу, когда они в Пецеле учились плавать. — Жить у нас можешь хоть до скончания века, но подыскать какую-то комнату надо, так как не сегодня-завтра может вернуться твой муж, война скоро кончится и в Задунайском крае, там тоже распустят солдат по домам. Жаль только мебель, надо бы ее перевезти. Обязательно подыщем тебе квартиру, а до тех пор сиди и не рыпайся, меня ты ничуть не обременяешь.