Под перекрёстным огнём. Том 1

— Смотри сам. — Равнодушное пожатие плеч. — Но хочешь я скажу тебе одну вещь, которая тебе не понравится? — голос Сына Аполлона налился сталью, глаза пронзительно сузились. — У тебя не было и нет никаких доказательств, что это спланировал и организовал он. Нет никаких улик, свидетельствующих о вине клана Феррейра, даже очень и очень косвенных. У тебя есть только твоя феноменальная интуиция и показания моей полоумной сестры, сделавшей выводы на основании отсутствия у отца желания с нею разговаривать. — Он зыркнул на Сильвию, и слова возражения застряли у той в горле. — Моей полоумной сестры, так же, как и ты, брезгующей доказательствами, считая себя самой умной и хитрой на свете.

Что она предала семью и протащила бомбу от неизвестного бандюгана, поверив ему на слово — оставим за скобками. Женщины вообще… — Скривился. — …Не самые умные создания, а конкретно Сильвия всегда была излишне эмоциаональная и доверчивая в отношении проходимцев…

— …Молчать! — рявкнул он, и Сильвия… Осеклась. Хотя готова была вспыхнуть не по детски. Это своё, семейное, и получилось у Себастьяна только потому, что она чувствовала за собой какую-то вину, в этот вопрос лучше не лезть.

— Себастьян! Прекрати! — повысила голос Фрейя, держа себя в руках. Я вдруг понял, лучше было бы, чтоб она нервничала — безопаснее. Понял это и Сын Аполлона, что перегнул палку, и сбавил обороты.

— …Итак, повторюсь, оставим её поступок за скобками, — вернулся он к прерванной части монолога, — это наше внутрисемейное дело. Ты же… — Картинный вздох. — Ты же, не имея НИ-ЧЕ-ГО, совершил преступление.

Пауза.

— Мы могли бы замять дело, — продолжил он с покровительственными нотками в голосе. — Могли бы наоборот, предъявить претензии, ибо вы, Веласкесы, — он бросил взгляд не только на меня, но и на Фрейю, — ничего бы не доказали. Вы бы ответили за это преступление, и поверь, дёшево бы не отделались — совет глав кланов её величество выжал бы досуха — «доброжелателей» у неё там хватает.

Но Феррейра не сделали этого. Наоборот, я только что честно тебе во всём признался. Хотя мог не делать этого. Я обвинил собственную семью в преступлении, которое можно было не просто замолчать, а наоборот, представить против вас, выставив себя в выигрышном свете. Почему я это сделал? Почему признал вину?

Я молчал. Но вопрос был риторическим. Естественно, не из-за глупой сентиментальности — аристократы и слов таких, наверное, не знают.

— Потому, мой друг Хуан, что клан Феррейра не хочет ссориться, — продолжил Себастьян. — Я не хочу ссориться. Отец не хочет ссориться. Отец осознал, что был неправ. Он раскаивается. Потому и позволяет дать тебе козыри в виде моего признания. Которое, будь ситуация более напряжённая, ты бы никогда не получил. Ну что, теперь ты понимаешь серьёзность происходящего, или будешь по-прежнему корчить оскорблённое достоинство?

— Это был мой ребёнок, Себастьян, — кисло усмехнулся я, ковыряя вилкой в тарелке. Внутри бушевала ярость. Но наталкивалась на стену осознания, что мои эмоциональные аргументы ничто в этом практичном мире. — Как думаешь, смогу я после этого простить твоего «раскаявшегося» отца и пожать ему руку?

— А никто и не просит, чтобы ты пожимал ему руку, — оскалился Себастьян. — Просто не путайся под ногами. Не мешай. Каждый человек может ошибаться, и иногда цена ошибки — чьи-то жизни. Просто в тот раз этой жизнью стал твой ребёнок. Как ты, в своё время, наверняка решишь судьбу кого-то ещё. Ты поймёшь, осознаешь — это придёт. Пока же скажу… Мне, действительно, жаль, но кроме как предложить какую-то материальную компенсацию, я ничего не могу.

— Нет, компенсации от ВАС мне не надо, — уверенно покачал я головой. Из груди вырвался вздох. Чувствуя, что нахожусь на грани, я подскочил, с грохотом роняя стул:

— Мне нужно взять паузу. Где здесь туалет?

Фрейя что-то начала объяснять, но я не слушал — и без неё знал план помещения.

Да, паузу. Срочно. Чтобы утрясти между сознанием и подсознанием конфликт в системах ценностей. Чтобы усмирить свою вечную подругу. И принести эмоции в жертву политики. В первый раз в своей жизни, но далеко не последний.

* * *

— Хуан? — Фрейя появилась сзади, хотя туалет мужской. Голос тревожный, лицо напряженное. Я последний раз плеснул воду в лицо и закрыл кран. Обернулся.

— Да, Мышонок?

— Хуан, я понимаю, как тебе тяжело. — Она подошла и обняла меня, утонула в объятиях. — Держись, тебе надо через это пройти.

В туалете ещё кто-то был, какой-то сеньор. Криво усмехнулся, вышел. Узнал её высочество. Нам было плевать, особенно мне.

— Мышонок… — Я провёл ей по волосам. — Я в порядке.

— Правда?

— Правда-правда.

Она подняла личико, заглянув мне в глаза. Действительно, сочувствие, сопереживание. Движимый подленькими мыслями, я наклонился и поцеловал её.