Под покровом небес

В тот вечер шахматы радовали его куда меньше обычного. Абделькадер заметил его рассеянность и внезапно предложил прекратить игру. Обрадовавшись возможности лечь спать пораньше, Таннер поймал себя на том, что думает о новой комнате и в особенности о качествах новой кровати, надеясь, что она не преподнесет ему неприятных неожиданностей. Попрощавшись с Абделькадером до завтра, он медленно пошел вверх по лестнице в полной уверенности, что Бунуру придется лицезреть еще и в зимнем ее обличье. Ничего, жизнь здесь дешевая, его финансы выдержат.

Первое, что он заметил, войдя в номер, это открытую межкомнатную дверь. В обоих номерах горел свет, вдобавок в комнате было что-то ярко светящееся, маленькое и мельтешащее. Маленьким и ярким оказался фонарик в руке Эрика Лайла, стоящего с другой стороны кровати. На секунду оба замерли. Потом Эрик сказал, стараясь, чтобы его голос звучал уверенно:

– Да? Кто это?

Таннер затворил за собой дверь и двинулся к кровати; Эрик отступил к стене. Направил фонарик в лицо Таннеру.

– Кто… Только не говорите мне, что я ошибся номером! – с вымученным смешком проговорил Эрик; как бы то ни было, звук собственного голоса, похоже, придал ему храбрости. – По вашему лицу вижу, что так и есть! Какой ужас! А я только что зашел из коридора. То-то я смотрю: тут все мне как-то странно. – (Таннер молчал.) – Должно быть, я вошел сюда машинально: все же с утра-то мои вещи были здесь. Боже мой! Я так вымотался, что едва ли что-нибудь соображаю.

По складу характера Таннер склонен был верить всему, что люди ему говорят; подозрительность не была в нем развита, и, хотя секунду назад в нем зародились некоторые сомнения, поддавшись этому жалостному монологу, он начал остывать. Готов был уже сказать: «Да ладно, ничего страшного», как вдруг его взгляд упал на кровать. На ней лежал один из несессеров Порта, он был открыт, и половина содержимого грудой вывалена на одеяло.

Медленно поднял взгляд. И одновременно набычился, отчего Эрик, которого обдало страхом, опасливо произнес:

– Э, э!

Но Таннер, четырьмя широкими шагами обойдя кровать, уже стоял перед застывшим в углу противником.

– Ах ты, чертов мелкий сучонок!

Схватив Эрика за грудки левой рукой, он пару раз его встряхнул и, не отпуская, сделал шаг в сторону, чтобы удобнее было размахнуться. Удар, нанесенный сбоку, был не слишком сильным, однако Эрика отбросило к стене, где он и остался, будто прилипнув к ней спиной, судорожно изогнувшись и не сводя расширенных глаз с лица Таннера. Когда стало ясно, что никакой другой реакции от юнца не дождешься, Таннер опять подступил к нему, пытаясь заставить его выпрямиться, но еще не решив, то ли ударить еще раз, то ли какой другой позыв возникнет у него в следующий момент. Когда он вновь сграбастал тяжело дышащего Эрика за ворот рубашки, тот всхлипнул и, не сводя с Таннера пронзительных глаз, вдруг тихо, но отчетливо сказал:

– Ударь меня.

Эти слова привели Таннера в ярость.

– Да с удовольствием! – отозвался он и врезал, да еще и сильнее, чем прежде.

Даже намного сильнее – во всяком случае, если судить по тому, что Эрик рухнул на пол и больше не двигался. Какое-то время Таннер с отвращением смотрел сверху на его пухлую побелевшую физиономию. Затем собрал вываленные из несессера вещи, закрыл его и остановился, собираясь с мыслями. Мгновение спустя Эрик завозился, застонал. Таннер поднял его, дотащил до двери и яростным пинком выкинул в соседнюю комнату. Потом захлопнул дверь и запер ее, чувствуя легкую тошноту. Его расстраивало всякое насилие, а чинимое им самим – особенно.

Следующим утром Лайлы отбыли. А фотография – вирированный в сепию портрет пеулки-водоноши на фоне знаменитой «Красной мечети» в Дженне́ – так и висела в фойе всю зиму, пришпиленная к стене над диваном.

Книга третья В небесах

Начиная с определенной точки,

Возврат уже невозможен.
Этой точки надо достичь.

Кафка

XXVI

Где она, Кит поняла сразу, как только открыла глаза. Луна на небе стояла низко. Кит натянула на ноги полы пальто и лежала, временами подрагивая и не думая ни о чем. Часть души в ней болела и нуждалась в отдыхе. Лежать было хорошо – просто лежать, существовать, не задавая вопросов. Она была уверена, что при желании сумеет вспомнить все, что случилось. Надо только приложить небольшое усилие, и дело пойдет. Но ей было хорошо и так, по эту сторону матовой завесы, скрывающей прошлое. Кит не хотелось поднимать ее, не хотелось заглядывать в пропасть вчерашнего дня и снова погружаться в то же горе, в те же угрызения. Взгляду из настоящего все, что было тогда, представало смутным и не поддающимся опознанию. Да она и нарочно старалась взгляд туда не направлять, ничего там не осматривать, сосредоточив все усилия на том, чтобы соорудить между собой и прошлым барьер покрепче. Подобно шелкопряду, чей кокон становится все толще и все лучше его защищает, она усилиями воли все крепила и крепила тонкую перегородку, за которой пряталась уязвимая часть ее существа.