Под покровом небес

Лежала тихонько, подобрав ноги под себя. Песок был мягким, но его холод проникал сквозь одежду. Когда уставала дрожать, выползала из-под укрывающего дерева и принималась шагать перед ним взад и вперед в надежде согреться. Воздух стоял вмертвую, ни дуновения, а холод все равно с каждой минутой нарастал. Шагая, она забредала все дальше; ходила и жевала хлеб. Но каждый раз возвращалась к тамариску, под ветви которого хотелось заползти и уснуть. Тем не менее ко времени, когда затеплился рассвет, она была бодра и от холода не страдала.

Пейзажем пустыни лучше всего любоваться в сумерках – на рассвете или после заката. Чувство расстояния в это время подводит: близенький хребтик может оказаться далекой горной грядой, любая мелкая деталь способна предстать в качестве главной доминанты, вокруг которой крутятся бесконечно повторяющиеся вариации ландшафтной темы. Восход солнца сулит перемену, и только когда его сияние в разгаре, наблюдатель начинает подозревать, что день опять все тот же: тот самый день, в котором он живет давным-давно, проживая его снова и снова, – по-прежнему ослепительно-яркий и не тускнеющий от времени. Глубоко вздохнув, Кит обвела взглядом мягкую линию небольших барханов, обозревая широкий чистый свет, переливающийся через скальный край хамады; обернулась к лесу пальм позади (нет, там еще ночь) и поняла, что день, который на подходе, все-таки не тот же самый. И даже когда окончательно рассвело, даже когда выскочило огромное солнце и к песку, к деревьям и небесам постепенно вернулся их дневной знакомый вид, у нее не возникло никаких сомнений: да, это новый, совершенно отдельный, самостоятельный день.

Тут в сухом русле появился идущий к ней караван – более двух десятков верблюдов, груженных набитыми битком шерстяными мешками. Рядом с животными шли несколько мужчин. Замыкали процессию двое всадников на высоких хеджинах мехари, которые из-за кольца в носу и поводьев выглядели еще более надменно, чем вьючные верблюды, шедшие впереди. Едва она этих двоих увидела, как уже знала, что поедет с ними, и эта уверенность сообщила ей неожиданное ощущение власти: вместо неуверенной возни с предзнаменованиями и приметами она теперь будет сама их создавать, сама ими станет. Открыв в себе эту новую черту, новое измерение бытия, она удивилась, но лишь слегка. Встав на пути приближающейся процессии, она обратилась к погонщикам, помахав в воздухе руками. Но прежде чем верблюды остановились, она кинулась обратно к дереву и выхватила из-под него свой чемоданчик. Двое всадников в ошеломлении смотрели то на нее, то друг на друга. Они подъехали к ней ближе и, наклонившись, стали ее восхищенно и с любопытством разглядывать.

Являясь внешним выражением полной внутренней убежденности, все ее жесты были повелительными и властными, ни в одном из них не проскальзывало ни тени сомнения, так что хозяевам каравана и в голову не пришло помешать ей, когда она передала чемодан одному из пеших погонщиков и жестами велела привязать его, водрузив поверх мешков на ближайшего вьючного верблюда. Мужчина бросил взгляд на своих хозяев и, не увидев на их лицах выражения, которое значило бы неприятие ее команды, заставил жалобно взревевшее животное встать на колени и принять добавочный груз. Другие погонщики молча наблюдали, как она, подойдя к всадникам, вскинула руки по направлению к тому, что помоложе, и сказала ему по-английски:

– Для меня там у вас место найдется?

Всадник улыбнулся. Громко ворчащий могучий мехари был поставлен на колени, она села на него боком в нескольких дюймах впереди всадника. Когда животное вставало, седоку пришлось держать ее, обхватив рукой за талию, – иначе бы она непременно свалилась. Всадники немного посмеялись и обменялись краткими возгласами, прежде чем возобновить движение по уэду.