Под ризой епископа

Несмотря на то, что Синезий хорошо знал Ложкина, доверять ему стал не сразу. Епископ сначала держал дьякона на почтительном расстоянии от тайных, келейных дел, лишь изредка доверяя ему второстепенные поручения. Ложкин непритворно исполнял роль преданного епископу слуги. Он еще больше стал ненавидеть Синезия, не верил его приближенным, даже не верил и в то, что сумеет сдержаться до конца, не умертвит его спящего. Епископ умел хранить секреты, с нужными ему людьми он встречался один на один. Все письма и документы, раскрывающие деятельность организации, предавал огню. Ложкин терпеливо ждал полного доверия Синезия. Он не был против богослужения. Верил в бога, но был за такую церковь, которая бы не шла против народной власти. Он словно прозрел после появления в «Известиях» откровений митрополита Сергия Нижегородского. А однажды услышал высказывание приезжего архиерея в разговоре с Синезием. Епископ утверждал, что не может одна неверующая страна существовать в окружении других, верующих стран, что скоро бесовская власть падет. На что архиерей заметил, что Советы существуют уже двенадцать лет — ведь это что-то значит! Власть окрепла и ее поддерживает народ.

— Верно, — согласился Синезий и тут же стал доказывать, что следующая цифра для советской власти роковая. — Именно в этот год будет покончено с новой властью и с колхозами.

Синезий становился все более мнительным и осторожным. С каждым днем он усиливал конспирацию, менял пароли, явки.

…Поздно ночью кто-то постучал. Синезий на этот раз не послал экономку, чтоб узнать, кто пришел, а подошел к окну сам, осторожно приподнял занавеску.

— Кто там?

— Свои, — ответил голос с улицы.

Синезий внимательно присмотрелся к стоящему под окном человеку, надел пижаму, прошел в сени, открыл дверь и провел ночного посетителя в переднюю.

— Какая нелегкая носит тебе, Фокей, в такой час? — спросил хриплым спросонья голосом Синезий.

— Важное дело, — ответил Фокей Плотников, — Мне кажется, что гепеушники напали на наш след.

— Типун тебе на язык! Откуда ты это взял?

— Филипп мне сказывал, будто какой-то человек частенько на Горскую мельницу стал наведываться, да и в Костряки тоже.

— Мало ли кого не бывает, тебе-то что? Вас не трогают, ну и сидите себе.

— Легко сказать — сидите, да как? Чего дожидаться?

— А ты что, струсил? — недобро усмехнулся Синезий. — Вроде бы на тебя не похоже.

— Я ничего не боюсь. Люди-то мои с меня требуют: надоело им нежитью лесной хорониться. Надо действовать.

— Вот это праведно, сын мой: без деяния люди могут потерять веру в наши силы и предначертания. Но время еще не подошло.

— Когда же оно подойдет?

— Скоро. Давай уточним детали, коль уж пришел. Сколько людей-то набралось у тебя?

— В лесных землянках, то есть в штабе, поди, около тридцати будет, да в округе два десятка вооруженных. Бродячих агитаторов с десяток где-то болтается Люди ждут сигнала. Каждый чем-нибудь да обижен советской властью, — докладывал Плотников. — Зло в людях уже через край хлещет, того и гляди не дождутся они вашей команды. Зарылись в землянки, сидим там, как кроты, а дела настоящего все нет и нет.

— Не паникуй, Фокей. Откуда все же ты взял, что чекисты, или, как ты их назвал…

— Гепеушники. Опасаюсь, что они уже напали на мой след.

— Не кажется ли тебе, что у страха глаза велики?

Плотников ответил не сразу.

— А вам разве это неважно? Разве он у нас не один, не общий, след-то? — В голову Фокея влезла страшная мысль: делают они все вместе, а как дойдет до ответа, то, выходит, он, отец святой, ускачет в другие края, а их брат как хочешь! Поиграли — и бабки врозь?

— Верно говорят, что пуганая ворона куста боится, — рассмеялся епископ.

— Шутить изволите, святой отец? — обиделся Плотников. — Ваше дело иное. Не каждому гепеушнику взбредет в голову, что за иконостасом контра может скрываться, вам легче. А каково нам, лесным братьям? Второй год из рук обрезов не выпускаем. Идем в деревню — под мышку берем, ложимся спать — в изголовье. А толку что? Многие ни разу так и не пальнули, а коли попадут в лапы чекистов — один ответ: все едино отправят всех на тот свет. Не обидно было б, кабы за дело.

— Торопиться не будем, — успокаивал Синезий разгорячившегося Плотникова. — Вот ты пришел, доложил за свою группу, а ведь у меня около сотни приходов. Когда все будут готовы, тогда и, выступим. И ударим наверняка — запомни.

— Я в это уже не верю. Вы мне прямо отвечайте: разве мы идем не по одному следу?

— По одной дороге идем, к одной цели, — твердо уверил епископ, — А ждать надо уметь…

— Выходит, сиди и жди, когда чека накинет петлю на шею? — не отступал гость. — Вас они не достанут, а я — вот он, для них готов, хоть сразу к стенке — без суда и следствия.

— Уже поздно, всем не накинут. На этих днях я выясню обстановку в Петрограде, — Синезий намеренно называл Ленинград по-старому, — Ждите моего сигнала. Таким сигналом будет бабий бунт.

— Где? Когда? — Плотников впился глазами в епископа.