Под розами

Клер застыла с тарелкой в руке. Потом прыснула. Она про машину и не подумала. Даже не вспомнила. Но все-таки стала мыть дальше. Мы с Полем тоже принялись за работу. Как в детстве. Папа смотрел телевизор. Мама смахивала со стола крошки и протирала его губкой. Я обожал эти моменты. Потому что мы все были вместе. И нам было хорошо. Я бы отдал все на свете, чтобы вернуть такие минуты.

* * *

Стефан с детьми отбыл около шести часов вечера. Завтра им на работу и в школу. Возможно, Эмма и Саша проведут выходные у его матери, уточнил Стефан, это будет зависеть от их расписания. Много ли зададут уроков. Пригласят ли их к приятелям. Ведь жизнь продолжается, несмотря ни на что.

– Да, – отозвалась мама. – Это хорошо, жизнь должна продолжаться. Они юные. Их дед был старый. Это в порядке вещей.

Я подумал: а насколько она включает себя в то, что сказала? Для нее тоже жизнь будет продолжаться? Или она только будет наблюдать ее у других? А потом я опомнился. Жизнь матери не сводится к отцу. И к детям и внукам тоже. Хоть мне и трудно понять, что у нее есть, кроме этого. Трудно представить, что у родителей бывает какая-то жизнь и помимо нас. В этом плане мне по-прежнему десять лет.

“Жизнь продолжается, и это хорошо”. То же самое мне написала Сара несколько часов назад. И добавила: “Уж теперь-то ты должен сказать матери”. В последние недели она раз сто пыталась меня подвигнуть сообщить родителям великую новость, пусть даже отец уже не особо соображал, что происходит вокруг.

– Им будет как бальзам на сердце – узнать, что мы ждем ребенка, – твердила она. – И матери твоей это поможет воспрять духом. Против смерти и болезни есть только одно лекарство – жизнь.

А я все не мог решиться. Вся эта муть про великий жизненный цикл, великий круговорот, один угасает, другой пробуждается, смерть и жизнь в едином течении, радости и горести, рождение и траур – все это не укладывается у меня в голове. Сообщать родителям в таких обстоятельствах, что я скоро стану отцом, казалось мне непристойным. Это как принизить значение того, что свершается. Это как тянуть одеяло на себя. Привлекать к себе внимание. Мне это казалось отвратительным. И до сих пор так кажется, даже сейчас, когда отец “покоится под розами”[14], как пела эта. К тому же теперь спешить некуда. Я жду ребенка, и еще два-три месяца буду ждать. А потом я вспомнил о Лиз. Вдруг она встретит маму и скажет ей? Да. Я так и вижу, как она остановится поболтать с матерью в булочной в центре, коснется ее руки и выпалит со слезами на глазах: “Но вы должны радоваться, у Антуана скоро родится малыш, новый член семьи, это жизнь, надежда, радость, это вас утешит”.

Клер протянула мне последний бокал. Я вытер его и передал Полю. Все это время мама не сводила с нас глаз. Я сел рядом и шепнул ей на ухо:

– Знаешь, я скоро стану папой.

Больше я ничего не сказал. Ни про Сару, ни про сомнения, одолевавшие меня при мысли, что я съедусь с ней, создам с ней семью, ввяжусь в это все по полной. Я свою мать знаю. Едва утихнет первая радость, как она начнет с ума сходить из-за меня и из-за этого ребенка, который, возможно, никогда не будет расти с обоими родителями, или будет, но недолго.

На ее лице появилась слабая улыбка.

– Это хорошо. – Она взяла меня за руку. – Это хорошо. Надеюсь, я буду еще здесь и его увижу…

– Мама! – возмущенно вскричала Клер. – Что ты такое говоришь? Конечно, ты будешь здесь и его увидишь. И еще много чего другого. Ты совершенно здорова. И ты нам всем нужна здесь. Нужна мне. Нужна моим детям.

– Ты даже Полю нужна, – сделал я неуклюжую попытку слегка снизить накал драмы.

– Ой, да ладно… Вы все уже взрослые. А у детей найдется занятие получше, чем волноваться о старухе вроде меня.

Никто из нас не стал ей говорить, что не так уж она и стара. А по нынешним временам даже и вовсе не стара. Мы знали, что это напрасный труд. Знали эту песню. Родители уже давно считали себя стариками. С тех пор как папа вышел на пенсию, с тех пор как у них появились внуки, они вошли в эту роль, сократили поле деятельности, пересмотрели свои привычки в еде и одежде, свой ритм жизни, обеденные часы. Я от этого офигевал. Тогда я еще жил дома, по крайней мере наездами, и мне казалось, что это дом престарелых. Я не сразу понял, что они давно этого ждали. И ждали с нетерпением. Для них это означало заслуженный отдых. После той жизни, что они вели, оба мечтали только об одном – замедлиться, отдохнуть. И чтобы к ним больше никто не прикапывался. Имели полное право. Кто их за это упрекнет?

Мама закрыла глаза:

– Думаю, я вздремну.

– Может, тебе будет лучше в кровати?

– Нет-нет, мне хорошо здесь. С вами. Вы можете болтать, мне не мешает. Наоборот, убаюкивает.

Я увидел себя ребенком, на этом самом диване. Я всегда оттягивал момент, когда пора было идти спать. Обожал засыпать под бормотание телевизора, короткие реплики родителей, болтовню Поля и Клер – им разрешалось ложиться позже, чем мне, потому что они старше, и меня это жутко бесило. Я обожал тихонько засыпать среди тех, кого люблю. Чувствовал себя защищенным. На своем месте.