Под розами

Кухня понемногу опустела. Я попросила Стефана подняться и проверить, готовы ли дети, правильно ли оделись, нашли ли все, что нужно. Он явно удивился. Чуть ли не оскорбился. Как всегда, если я прошу о чем-то, что выходит за рамки его домашних обязанностей. Которые сводятся к тому, что он иногда готовит, ведь мужчины сейчас считают, что готовить круто, и закупает продукты, но только не те, за какими надо идти в супермаркет, а значит, озаботиться всякими мелочами – этими ужасными хозтоварами или средствами гигиены, пошлыми пакетами молока, заморозкой или коробками хлопьев, заурядными упаковками макарон или обычным рисом, унылыми заводскими йогуртами… До такого он не опускается. Нет. Месье копит силы для винного погреба, мясной лавки, торговца рыбой или блюдами на заказ, сыром, азиатскими специями. Да и то если только решил, что готовить будет он. То есть если у нас гости. Тогда все похвалы достанутся ему, затем он все это и затеял, говорила я себе. Или иногда на выходных или в отпуске, если на него вдруг находит стих, причем предусмотреть это невозможно. И тогда он не обращает внимания на цены, притом что весь год сокрушается, сколько денег я трачу на еду. Все-таки черт-те что, сколько бабла вылетает. А мне не приходило в голову зайти в другой магазин, сравнить, попробовать других производителей? А за скидками я внимательно слежу?

Антуан поднялся наверх, в душ, Поль вышел выкурить первую за день сигарету, не обращая внимания на мамино неодобрение – она беспокоилась за его легкие. Он закрыл за собой стеклянную дверь, и мы смотрели, как он прикуривает, потом затягивается, глядя на небо.

– С другой стороны, что ты хочешь? – вздохнула мама. – У него не жизнь, а сплошной стресс. Каждый справляется, как может. Да и можно ли его себе представить с этой электронной штукой, пахнущей сахарной ватой, как у брата? Да и они, похоже, не так уж полезны. Я тут читала в интернете. А ты знаешь, что у меня теперь есть планшет? Твой брат мне подарил.

– Антуан? Да ну? Он мне не сказал.

– Не Антуан. Поль.

– Что?

Мама отхлебнула чай. Поставила чашку с отсутствующим видом. Словно жалела, что проговорилась.

– Но… Ты умеешь им пользоваться? – спросила я. – Он тебе объяснил, как и что?

– Конечно. А ты как думаешь?

– И когда это было?

Теперь вид у нее был раздраженный. Я прекрасно видела, что ей хочется поскорее свернуть разговор.

– Не помню уже… – выдохнула она. – Когда-то недавно, когда сюда приезжал.

– То есть как сюда? Он в последние месяцы сюда приезжал?

– Да. Заезжал ко мне пару раз, когда отец был в больнице. Почему ты на меня так смотришь?

Она нервно задрала рукав, взглянула на часы. Руки у нее худые, все в старческих пятнах. Кожа кажется слишком тонкой, не защищает вены, те проступают голубоватой сеткой. Она спешно допила чай. Я предложила ей бутерброд, но она не хотела есть. Выходя из кухни, попросила меня напомнить, как все будет проходить. Я напомнила: в одиннадцать мы встречаемся в траурном зале. Отпевание в половине первого. А в два часа погребение на кладбище. Потом все, кто захочет, могут прийти сюда к нам немного выпить. Я купила в “Леклерке” все для закуски. А Антуан заказал несколько бутылок. Они в гараже.

Я смотрела, как мама поднимается по лестнице. И у меня вдруг возникло чувство, что ей недолго осталось. Что одна она не продержится. Что когда папу похоронят, в ней что-то сломается. Как у тех птиц, которые умирают, когда гибнет их половинка. А потом я взяла себя в руки. Какая нелепость. Родители всегда были как бы одним целым, мне трудно представить мать без отца. Но она вполне способна это пережить. Это ведь главная ее черта – способность выдержать все.

Немного погодя спустился Стефан с детьми. Ирис надела юбку наизнанку. На Саше заляпанный пуловер. А Эмма заявила, что не нашла колготки. Физиономии у всех троих похоронные. Хоть тут не подкачали. Я знаком велела им следовать за мной, и мы снова пошли наверх.

Сцена вторая Антуан

Дверь закрылась, и мы наконец остались одни. Брошенные бокалы на столе. Бутылки из-под шампанского – все употребили, что такое мы праздновали, интересно знать? Картонные тарелки с россыпью крошек от птифуров и лотарингского киша, ленточками сала от холодного жаркого, мазками майонеза. Мама прилегла на диван и закрыла глаза. Эмма тихонько гладила ее руку. Она весь день проплакала. Для нее это первые похороны. И, как назло, ее любимого дедушки. Без всякой подготовки. Свалилось на голову сразу все. Слезы. Гроб. Яма. Горсти земли. Речи. Возмутительный бред, выданный священником, – типа ему там теперь хорошо, может, даже лучше, чем раньше, он в свете Божием и еще невесть что. В свете Божием, мать вашу, он в земле, его черви ждут.