Под сенью боярышника

Цзинцю рассердилась:

– Ты говоришь точно так же, как та предательница Чжу. Её дочь спросила у неё, зачем она оговорила себя? Ведь если бы она этого не сделала, то сегодня стала бы мучеником революции. И та ответила: «Я не боюсь ни побоев, ни смерти, но твой отец в тюрьме, и если я не сознаюсь, то ты будешь жить впроголодь до самой смерти».

Третий Старче сделал длинный выдох.

– С одной стороны, она должна думать о своих детях, а с другой, о причине. Предполагаю, как трудно ей было выбирать. Но если она никого не предала, то не было никакой нужды наказывать её вот так. В то время у Партии была политика – чтобы остаться у власти – после тюремного заключения выходить из Партии, только поместив объявление в газете. Если ты никого не предал, всё было прекрасно. Некоторые, кто занимал высокое положение, но позже попали в заключение, так и сделали.

Он назвал несколько имён для примера. Цзинцю слушала ошеломлённо:

– Да ты просто реакционер!

Он рассмеялся.

– Ты что, собираешься разоблачить меня? Это всё секреты полишинеля в высших эшелонах Партии, даже те, кто в иерархии пониже, знают кое-что об этом, – поддразнил он. – Ты слишком наивна. Если хочешь меня разоблачить, то я во всём сознаюсь и умру у тебя на руках вполне довольный. Всё, что попрошу, так это то, чтобы после моей смерти и похорон ты посадила цветы боярышника на моей могиле и поставила сверху камень со словами: «Здесь лежит человек, которого я любила».

Она вскинула руку, как будто намереваясь ударить его:

– Не неси чепуху, а то я не буду слушать.

Он наклонился к ней, подставляясь под её удар, но заметив, что она не приближается к нему, выпрямился снова.

– История моей матери, может быть, ещё трагичнее, чем история твоей. В молодости она была прогрессивна, очень революционна. Она лично заставила охранников фабрики искать спрятанную собственность своего капиталиста-отца. Она наблюдала своими собственными глазами, совершенно спокойно, как люди допрашивали и мучили его. Она думала, что всё это для дела революции. После замужества, однако, она вела себя скромно, работая в штате Центра искусств горсовета. Она была замужем за моим отцом много лет, и всё это время жила отдельно от своего собственного отца, но в основе своей она всё равно оставалась капиталистическим интеллектуалом. Ей нравились литература, романы, красивые вещи. Она читала много книг, любила поэзию – даже сама писала что-то – но никому не показывала, потому что знала, что это будет считаться буржуазным. Во время Культурной революции моего отца осудили как попутчика капиталистов, раскритиковали и подвергли остракизму, а нас выселили из нашей армейской квартиры. Мою мать тоже называли капиталистом и коррумпированным работником. Они использовали жестокие методы, чтобы соблазнить моего отца окунуться в эту мутную водичку. В то время Центр искусств горсовета был заклеен вульгарными плакатами, которые описывали мою мать как непристойную, бесстыдную женщину. Как и твоя мать, она была очень горда. Прежде её никогда не прогоняли через строй, поэтому у неё не было опыта, как справиться со всем этим. Она спорила с ними, приводила доводы в свою защиту, но чем больше она сопротивлялась, тем хуже всё становилось. Они использовали самые разные способы унизить её, давили на неё, чтобы она поделилась подробностями, которые заманили бы моего отца в ловушку. Каждый день, когда она возвращалась домой, то долго мылась, пытаясь отодрать от себя всю грязь их оскорблений. Они уязвляли её, пока она уже не могла подняться, и только тогда ей дозволяли пойти домой зализывать раны. Всё это время моего отца критиковали в провинциальных и столичных газетах. Страница за страницей становились всё более наступательными, говоря, что его образ жизни был захудалым, что он соблазнял и насиловал медсестёр, секретарей и конторских служащих. Моя мать продолжала бороться, но и её, наконец, сломали тем, что она поверила в предательство моего отца. Она взяла белый шарф, и с его помощью свела счёты с жизнью. Она оставила нам записку: «Пусть ты и чист по сути, но если судьба твоя мутна, а родился ты не вовремя, тебя пожалеют только после твоей смерти».

Цзинцю спросила тихо:

– Твой отец в самом деле всё это вытворял?

– Не знаю. Думаю, отец любил мою мать, хотя и не знал, как надо правильно любить её так, чтобы ей это доставляло удовольствие. И всё же он её любил. Прошли уже годы с тех пор, как моя мать умерла, и отца восстановили на прежней должности. Многие пытались свести его с другими женщинами, но он так и не женился больше. Мой отец всегда говорит, что Председатель Mao понял суть жизни, когда сказал: «Победа приходит только после дальнейшей борьбы». Иногда, когда чувствуешь, что уткнулся в тупик, когда думаешь, что не осталось никакой надежды, если поборешься ещё чуть-чуть и ещё чуть-чуть, ты увидишь проблеск успеха.

Цзинцю была потрясена от того, что он испытал такое горе. Она хотела успокоить его, но не знала, что сказать. Они шагали в тишине, пока он не удивил её вопросом:

– А можно я поеду с тобой в Ичан?