Под сенью дев, увенчанных цветами

Когда мы с бабушкой после обеда поднялись наверх, я говорил ей, что, возможно, достоинства, пленявшие нас в г-же де Вильпаризи, — такт, проницательность, сдержанность, готовность стушеваться — не так уж ценны, поскольку в высшей степени наделены ими только всякие Моле и Ломени, и пускай с теми, кто их лишен, нелегко общаться изо дня в день, зато это Шатобриан, Виньи, Гюго, Бальзак, и что с того, что они тщеславны, бестолковы и над ними легко насмехаться, вот как над Блоком… Но имени Блока бабушка не могла слышать спокойно. Она всё расхваливала мне г-жу де Вильпаризи. Говорят, что в любви нашим выбором руководят интересы выживания вида: чтобы ребенок родился нормальным, толстый мужчина ищет худую женщину, а худой толстую; приблизительно того же хотела она ради моего благополучия, которому постоянно грозил невроз, болезненная склонность к печали, к одиночеству; всё это заставляло ее превыше всего ставить такие качества, как умеренность, рассудительность, ценить не столько даже саму г-жу де Вильпаризи, а всё общество, сулившее мне мирные развлечения, общество, подобное тому, где расцветало остроумие какого-нибудь Дудана, какого-нибудь г-на де Ремюза, уж не говоря о какой-нибудь там Босержан, или о Жубере, о Севинье[202]; это остроумие вносит в жизнь больше счастья и достоинства, чем качества противоположного толка, обрекающие людей вроде Бодлера, Эдгара По, Верлена, Рембо на страдания, на непризнание, которых моя бабушка не хотела для своего внука. Я прерывал ее поцелуями и спрашивал, заметила ли она такие-то слова г-жи де Вильпаризи, из которых видно, что она дорожит своей знатностью больше, чем хочет показать. Так поверял я бабушке свои впечатления, потому что без ее подсказки никогда не знал, насколько достоин уважения тот или иной человек. Каждый вечер я приносил ей наброски, в которых за день описал вымышленных людей, кого угодно, кроме нее. Однажды я ей сказал: «Я без тебя жить не могу. — Перестань, — возразила она с тревогой в голосе. — Нельзя быть таким неженкой. Иначе что с тобой будет, если я куда-нибудь уеду? Наоборот, я надеюсь, что ты будешь благоразумен и очень счастлив. — Если ты уедешь, я буду вести себя благоразумно, но я буду считать часы. — А если я уеду на несколько месяцев (сердце мое сжалось при одной только мысли об этом)… на несколько лет… на…»

Мы оба замолчали. Мы не смели взглянуть друг на друга. Но ее тоска терзала меня больше моей. Я подошел к окну и, отвернувшись от нее, внятно сказал:

— Ты же знаешь, я человек привычки. Если я расстаюсь с теми, кого люблю больше всего, я страдаю. Но потом привыкаю, хотя люблю их по-прежнему, и опять живу хорошо и спокойно; я смогу вынести разлуку и на месяцы, и на годы.

Тут я вынужден был замолчать и совсем повернуться к окну. Бабушка ненадолго вышла из комнаты. Но на другой день я принялся самым безмятежным тоном рассуждать о философии, стараясь, однако, чтобы бабушка не пропустила моих слов; я сказал, что воистину удивительно, как последние открытия в естественных науках опровергли материализм, и теперь опять считается, что, по всей вероятности, души бессмертны и возможно их грядущее воссоединение.

Г-жа де Вильпаризи предупредила нас, что вскоре уже не сможет видеться с нами так часто. Она будет посвящать много времени юному племяннику, который готовится к поступлению в Сомюр[203], а сейчас находится со своим гарнизоном неподалеку, в Донсьере, и приедет провести с нею несколько недель своего отпуска. Во время прогулок она расхваливала нам его острый ум, но главное, его доброе сердце; я уже воображал, как он проникнется ко мне симпатией и как я стану его любимым другом; перед его приездом его тетка поведала моей бабушке, что он, к сожалению, попался в сети дурной женщины, потерял голову, а эта женщина не выпустит свою добычу; я был убежден, что такая любовь неизбежно кончается безумием, убийством, самоубийством, и, сокрушаясь о том, что нашей дружбе, столь прекрасной, даром что я никогда не видел этого юношу, суждено продлиться так недолго, я оплакивал ее и несчастья, которые ее ожидали, как оплакивают любимого человека, о котором только что узнали, что он тяжко болен и дни его сочтены.