Под сенью дев, увенчанных цветами

— Боже мой, да что у меня с головой? — сказала она. — Назвала тебя бароном де Германтом. Представляю вам барона де Шарлюса. В конце концов, не так уж я и ошиблась, — добавила она, — при всем при том ты же и есть Германт.

Но тут вышла бабушка, и мы пошли вместе. Дядя Сен-Лу не удостоил меня не только ни единым словом, но даже ни единым взглядом. Он разглядывал незнакомых (во время этой короткой прогулки он два-три раза бросил свой ужасный пронзительный взгляд, проникающий до самого нутра, на самых незначительных прохожих как нельзя более скромного сословия), зато на знакомых, насколько я мог судить, вообще не смотрел, словно сыщик при исполнении обязанностей, не включающий друзей в круг лиц, за которыми ведет слежку. Пока он, бабушка и г-жа де Вильпаризи беседовали между собой, мы с Сен-Лу немного отстали.

— Скажите, я не ослышался? Госпожа де Вильпаризи сказала, что ваш дядя тоже Германт…

— Да, конечно, он Паламед Германтский.

— Из тех Германтов, у которых замок близ Комбре и которые считают себя потомками Женевьевы Брабантской?

— Совершенно верно. Мой дядя помешан на геральдике, он бы вам сказал, что наш клич, боевой клич, который позже гласил: «Всегда впереди!», поначалу звучал как «Комбрези!» — сказал он со смехом, не желая хвалиться таким преимуществом, как боевой клич, преимуществом, которое полагалось только королевским или почти королевским домам, великим военачальникам и главарям. — Он брат нынешнего владельца замка.

Так оказалась в родстве с Германтами, причем довольно тесном, эта г-жа де Вильпаризи, так долго остававшаяся для меня дамой, что подарила мне, когда я был маленьким, утку с коробкой шоколада в клюве, и была она тогда дальше от стороны Германта, чем если бы томилась взаперти в стороне Мезеглиза, и представлялась мне ничтожнее и незначительнее, чем владелец магазина оптики в Комбре, — а теперь совершила внезапно головокружительный взлет, подобно тому как неожиданно обесцениваются какие-то другие вещи, которые находятся в нашем распоряжении и вносят в наше отрочество и в те, другие моменты нашей жизни, где еще уцелели обрывки отрочества, не меньше перемен, чем метаморфозы у Овидия.

— А не в этом ли замке находятся бюсты всех прежних владельцев замка Германт?

— Да уж, великолепное зрелище, — с иронией заметил Сен-Лу. — Между нами говоря, по-моему, всё это малость нелепо. Но в замке есть кое-что и поинтереснее! Трогательный портрет моей тетки кисти Карьера[215]. Это прекрасно, как Уистлер или Веласкес, — добавил Сен-Лу, в усердии неофита не всегда считавшийся с истинной шкалой ценностей. — Кроме того, там есть прекрасные картины Гюстава Моро. Тетка моя — племянница вашей приятельницы г-жи де Вильпаризи, которая ее воспитала, а потом она вышла замуж за своего кузена, и он тоже племянник моей тетки Вильпаризи, это нынешний герцог Германтский.

— А кто же тогда ваш дядя?

— Он носит титул барона де Шарлюса. По правилам, когда умер мой двоюродный дед, дядя Паламед должен был принять титул принца де Лома: это был титул его брата до того, как он стал герцогом Германтским, потому что в этой семье меняют имена, как сорочки. Но у дяди обо всем свое мнение. Он считает, что у нас несколько злоупотребляют титулами итальянских герцогов, испанских грандов и тому подобное, поэтому, хотя он мог выбирать между четырьмя или пятью возможностями принять титул принца, он остался бароном де Шарлюсом из протеста и показной непритязательности, в которой немало гордыни. «Сегодня, — говорит он, — все стали принцами, нужно же хоть чем-нибудь отличаться; я объявлю себя принцем, когда буду путешествовать инкогнито». Послушать его, так древнее титула, чем барон де Шарлюс, на свете нет; он докажет вам, что этот титул уходит во времена более давние, чем титул Монморанси, которые напрасно провозгласили себя первыми баронами Франции, — на самом деле они были первыми только в Иль-де-Франсе, где располагалось их ленное владение, — и с наслаждением будет объяснять это вам часами, потому что хоть человек он очень тонкий, очень одаренный, но ему это кажется увлекательной темой для разговора, — добавил Сен-Лу с улыбкой. — Я не такой, как он, так что не заставляйте меня рассуждать о генеалогии, по мне, так всё это старье убийственно скучно, воистину жизнь слишком коротка для таких разговоров.

Теперь я припоминал, что уже видел этот суровый взгляд, который только что заставил меня обернуться у казино: он упал на меня в Тансонвиле, когда г-жа Сванн позвала Жильберту.

— А не принадлежала ли госпожа Сванн к множеству любовниц, которые, как вы рассказываете, были у вашего дяди?

— Вот уж нет! Он на самом деле в большой дружбе со Сванном и всегда его очень поддерживал. Но никто никогда не слыхал, чтобы он был любовником его жены. В обществе очень удивятся, если подумают, что вы в это верите.

Я не посмел ему сказать, что в Комбре удивились бы еще больше, если бы думали, что я в это не верю.