Под сенью дев, увенчанных цветами

На другой день после того, как Робер, ожидая дядю, которого, впрочем, опять не дождался, рассказывал мне о нем, я проходил один мимо казино по дороге в гостиницу и почувствовал, что на меня кто-то смотрит с довольно близкого расстояния. Обернувшись, я увидел человека лет сорока, очень высокого и скорее дородного, с очень черными усами: нервно постукивая тросточкой по брюкам, он пристально глядел на меня глазами навыкате. Временами эти глаза, отрываясь от меня, зорко посматривали по сторонам — так может озираться, присматриваясь к незнакомцу, только тот, кому этот незнакомец почему-либо внушает мысли, которые никому другому в голову не придут, например сумасшедший или шпион. Наконец он пронзил меня последним взглядом, сразу и дерзким, и осторожным, и беглым, и глубоким, похожим на последний выстрел перед тем, как броситься наутек, снова оглянулся вокруг и внезапно, напустив на себя рассеянный и высокомерный вид, резко всем корпусом обернулся к какой-то афише и углубился в ее изучение, мурлыкая себе под нос и поправляя махровую розу в бутоньерке. Из кармана он извлек записную книжку, занес в нее, судя по всему, название объявленного спектакля, два-три раза достал из кармана часы, надвинул на глаза канотье из черной соломки, приложил к его полям ладонь наподобие козырька, словно искал глазами кого-то, кто всё не шел, с досадой махнул рукой — таким жестом пытаются показать, что ждут уже слишком долго, хотя те, кто в самом деле ждет, ни за что так махать не станут, — а потом сдвинул шляпу на затылок, так что видна стала короткая щетка волос (хотя по обе стороны лица были отпущены длинные волнистые пряди), и шумно выдохнул, как тот, кто хочет показать, что ему слишком жарко, хотя на самом деле ему не жарко. Я подумал, что это промышляющий в гостинице мошенник, который, возможно, еще раньше приметил нас с бабушкой и, замышляя какое-нибудь жульничество, спохватился, что я заметил, как он за мной следит; желая меня разубедить, он, наверно, просто пытается теперь изобразить рассеянность и безразличие, но так яростно переигрывает, как будто стремится не столько развеять подозрения, которые могли у меня зародиться, сколько сквитаться за унизительное положение, в которое я его невольно поставил, и не столько показать мне, что он на меня не смотрит, сколько внушить, что такое ничтожество, как я, не может его интересовать. Он с вызывающим видом выпячивал грудь, поджимал губы, взбивал усы, а взглядом старательно выражал суровое, почти оскорбительное равнодушие. Видя странное выражение его лица, я принимал его то за вора, то за умалишенного. Хотя одет он был очень изысканно, и строгая простота, отличавшая его одежду от костюмов всех бальбекских курортников, служила утешением моему пиджачку, который так часто унижала ослепительная банальная белизна их пляжных нарядов. Но навстречу мне уже шла бабушка, мы часок прогулялись с ней вместе, потом она на минутку зашла в гостиницу, а я ждал ее снаружи, как вдруг увидал г-жу де Вильпаризи с Робером де Сен-Лу и тем самым незнакомцем, что так напряженно разглядывал меня перед казино. Его взгляд пронзил меня так же молниеносно, как в первый раз, когда я заметил этого господина, и как ни в чем не бывало переместился куда-то в пространство у него под ногами, рассредоточился — невыразительный взгляд, прикидывающийся, будто ничего не видит во внешнем мире, а о том, что творится внутри, понятия не имеет, взгляд, просто радующийся тому, что его окружают ресницы, сквозь которые проступает его безмятежная округлость, кроткий умильный взгляд, каким смотрят иногда лицемеры, самодовольный взгляд дурака. Я заметил, что он сменил костюм. Этот был еще темнее предыдущего, оттого, надо думать, что истинная элегантность ближе к простоте, чем мнимая, но и не только поэтому: вблизи становилось понятно, что цвет почти полностью изгнан из этой одежды не потому, что ее хозяину он безразличен, а скорей потому, что хозяин по какой-то причине запретил его себе. Строгость, заметная в его костюме, была сродни сидению на диете, а не отсутствию любви к лакомствам. В ткани, из которой были сшиты брюки, можно было различить зеленую нить, гармонировавшую с полосками носков, и это соответствие весело намекало на изысканный вкус, которому только в этом и позволили проявиться, а красная искорка на галстуке была и вовсе незаметна, как свобода, задавленная самоограничением.

— Как вы поживаете? Познакомьтесь с моим племянником, бароном де Германтом, — сказала мне г-жа де Вильпаризи, а незнакомец, не глядя на меня, буркнул невнятное «Очень приятно», за которым последовало «кхе-кхе-кхе», имевшее целью придать его любезности принужденный оттенок, и, пригнув мизинец, указательный и большой палец, протянул мне средний и безымянный, на котором не было никакого кольца; я пожал предложенные мне пальцы, обтянутые замшевой перчаткой; потом, так на меня и не взглянув, он повернулся к г-же де Вильпаризи.