Под солнцем и богом

В считанные минуты студент-прогульщик живописал, как несколько семей, получивших добро на эмиграцию в Израиль, вкладывают немалые сбережения в валюту и дорогие иконы, рассчитывая беспрепятственно пройти таможенный контроль. И поможет им никто иной, как старший смены на брестской таможне по имени Николай. Все договорено и затребованный таможенником аванс передан. Между тем впавшие, безжизненные щеки гебиста просто зарделись, когда Шабтай выдал нечто невероятное, в шаблоны преступной мысли тоталитарного Совка не вписывающееся. Оказывается, более половины своих накоплений эмигранты уводят из страны по безналичке. И не валютой через Внешэкономбанк, а самими что ни на есть деревянными, перевозимыми частными лицами – в поездах, автобусах, прочем транспорте на колесах. И не через Чоп, Унгены или Брест, а внутри страны.

У многих семей, планирующих отъезд, в Израиле или США обитают родственники. У тех – состоятельные друзья и знакомые, которые не прочь поддержать живущих в СССР близких, эмигрировать пока не собирающихся.

Кандидаты в эмигранты сбрасывают свои деревянные последним, рассчитываются между собой и родственники за бугром – цикл замыкается. Оттого в переписке между близкими, живущими по обе стороны железного занавеса, столь милое еврейской душе слово «гезунт»[34] постепенно вытесняется актуальным, но все же реже употребляемым словом «эсн». И все на развес – килограмм, два, а порой и более. И подкопаться не к чему: еды в стране по-прежнему не хватает…

Продовольственная проблема провинции решается целой армией экспедиторов, ежедневно наводняющих Москву из сотен городов и весей. Тогда, что незаконного том, что сердобольный родственник повезет из благополучного Каунаса, скажем, в Златоуст «два килограмма гречки», как предписывает письмо из средиземноморской Хайфы или заоблачного Сиэтла? Волка ноги кормят, а евреев – взаимовыручка, испокон веков!

– Мы проверим. Понадобишься, позвоню… – обращаясь к кому угодно, только не к Шабтаю, молвил гебист. При этом нервно теребил подбородок.

– Запишу номер! – Учуяв реабилитацию, лазутчик бросился к портфелю.

Гебист, должно быть, примерявший нечто, не исключено, звезду на погонах, нырок Шабтая к портфелю проигнорировал и направился к выходу. Но у двери остановился и как-то буднично спросил:

– У тебя что – хвосты в институте? Гонят?

Путаясь в мыслях, доброхот стушевался. Когда же нашелся наконец, то увидел перед собой лишь широко распахнутую дверь.

Уныло пошаркав в прошлом и никак не вдохновившись, Шабтай засеменил по дорожке парка обратно. Поймав на улице такси, отправился в йоханнесбургскую синагогу литваков.

– Я ушел из ночлежки, ребе. Еще ночь – и меня прикончат! – Шабтай опустил носовой платок, обнажая нос картошкой в сине-лиловых разводах.

– Что случилось, Арон? – В голосе раввина мелькнуло скорее раздражение, нежели испуг.

– Мало нам антисемитизма, так в индусы меня прочат. Но беда не в этом: ощущение, будто в питомнике, где взращивают шваль да рвань!

– Чтобы устроить тебя, к самому эпископу обратился! – зло перебил Шабтая раввин. – Учти, наша община – самая законопослушная в городе. Прикажешь, репутацией ради тебя рисковать? Не могу… Сам посуди: без документов, с дикой историей, не еврейской совсем… Обратись в Сохнут[35], израильское посольство, к местным властям наконец. – Раввин отодвинул канцелярские принадлежности, давая понять, что аудиенция закончена.

Шабтай смотрел на ребе и переваривал вдруг посетившую его мысль: «Хоть и гонишь меня, все же советом твоим воспользуюсь… И не далее, как завтра, пойду в посольство, только не в израильское, а в американское. Пробившись на прием, выложу свой единственный козырь, о наличии которого до сих пор не догадывался».

Последние пять дней стебелек этой мысли, давший побег в Габороне, наливался соками, но созрел, обретя силу истины, только сейчас. Шабтай наконец уяснил, насколько он опасен для московских партнеров и почему им так важно как можно раньше отправить его к праотцам. Расскажи он американцам о приводном механизме похороненного под обломками «Джамбо» проекта, то, как минимум, лавры возвестившего о скором закате советского режима ему обеспечены. Сделай он это, не более, чем через сутки, доклад о разложении главарей советской разведки у Картера на столе.

«Шантажировать верхушку Первого управления, а может, и самого КГБ, президент, скорее всего, цэрэушникам не дозволит, – размышлял, обкатывая перспективу, Шабтай. – Слишком не прогнозируемы, не просчитываемы последствия. Ломать хрупкий, с трудом сложившийся баланс сил ни в чьих интересах. В термоядерный век любое потрясение, расшатывающее остов власти сверхдержавы, одинаково не выгодно обоим полюсам, не говоря уже о мире в целом.