Под солнцем и богом

Из носа хлынула кровь. Судорожно зажав его одной рукой, Шабтай другой зарылся под подушку. Не обнаружив носового платка, схватил подушку, прижал к носу.

«Палата» пришла в движения. Несколько завсегдатаев ночлежки похватали банки пива, еще в восемь утра разложенные персоналом. Нижнему ярусу – на тумбочки, а верхнему – рядом с подушкой.

Назвать персонал обслугой – язык не поворачивался. Их шрамы выдавали бывалых преступников, отбывающих общественные работы, или, на худой конец, портовых грузчиков, вышедших в тираж.

– Снова драка, позавтракать не успели! – прогремел голос Йена, в прошлом полицейского, ныне – управляющего ночлежки, отличавшегося и на фоне своих коллег могучими, как у борца, руками.

– Йен, он спер мое пиво! – кинулся навстречу управляющему Рууд, потирая правую ладонь.

– Кто это «он»?! – рявкнул попечитель, разбудив тех, кто еще спал. – В душ, ворюга, захотел?! – Щеки Йена раздулись петушиным гонором.

Йен, не осиливший и восьмилетки, не знал, что его патент – ледяной душ для особо буйных – уже десятки лет борется, хоть и в одиночку, с алкоголизмом в далекой России. В «приемном покое» вытрезвителей им рутинно приводят в чувство пьянчуг, никого не предостерегая при этом.

– Индус, Йен!

– Откуда в приюте индусы, Рууд? Не опохмелился что ли?

Даже здесь, на «дне» Йоханнесбурга, неукоснительно блюлись нормы сегрегации.

– Вылитый Джавахарлал Неру, посмотри! – Рууд, ветеран ночлежки, некогда учитель истории, указал банкой пива на Шабтая.

Йен выдул губы, что выказывало в нем потуги ума. После чего приподнялся на цыпочках, норовя рассмотреть заслоненное подушкой лицо Шабтая, но не солоно хлебавши откинулся на полную ступню обратно.

На окровавленную наволочку спадали густые черные волосы и впрямь с характерным для индусов пробором посредине.

Лик попечителя заострился озабоченностью борца за чистоту расы. Подавшись в сторону, Йен стал разглядывать Шабтая со стороны.

– Тьфу ты, Рууд! Это же тот, кого пристроил отец Ричард. Какой он индус? Откуда-то из Европы… Проблема с деньгами или с паспортом, не помню уже…

– Послушай, Йен, его Европа начинается и кончается в Бомбее или в схожей дыре, откуда его предки драпанули в ЮАР![31]

– Бомбей, это где? – заинтересовался управляющий.

– Знать тебе зачем? Телевизора даже не смотришь… Он индус, и этим все сказано! – голосил экс-историк.

– Заподозрить отца Ричарда в любви к цветным? Не знаю… – усомнился йоханнесбургский Макаренко.

– Поборников черноты хватает! Ненавижу! Сжечь всех, сжечь! Напалмом! – Рууд рванул корешок четвертой банки пива, судя по числу пустых на постели. При этом утренний рацион – лишь пара…

– Чего дерешься, ковбой?! – Йен повернулся к Шабтаю. – И почему прячешься?

Якобы «потомок древнего Ганга», умудрившийся прорыть приток во вполне современный Иордан, медленно спустился с верхнего яруса, держа подушку в левой руке. Его семитская горбинка утонула в распухших по-африкански ноздрях, а круглое как луна лицо пугало белизной. Майка же и нижняя часть лица залиты кровью.

«Слишком белый для индуса, – подумал Йен, – но метис – вполне возможно…»

В душевой Шабтай снял с подушки наволочку и выстирал вместе с майкой. Вернувшись, обе казенные принадлежности развесил на спинке кровати и переоделся во все свое.

В «палате» никого из постояльцев или персонала жертва «дна» уже не застала. Опустел и пенал предбанника, где большую часть суток нес вахту дежурный. Из столовой доносились голоса жильцов, разгоряченные утренней дозой, и крики тех, кто надзирал за порядком. Ночлежка завтракала.

Шабтай вышел на улицу, огляделся и направился к ближайшей остановке автобуса. Но, не сделав и десятка шагов, остановился. После недолгих раздумий вернулся к приюту обратно. Приоткрыл входную дверь, заглянул внутрь и, осторожно ступая, проследовал к столу дежурного. Достал журнал учета «гостей» и ловко вырвал страницу, где был зарегистрирован. Оскопил и две смежные страницы, одну до, а вторую – после своей регистрации. Запихнул листы в карман и поспешно ретировался – на сей раз, чтобы никогда сюда не возвращаться.

На Шабтая вытаращился весь автобус, когда, купив билет, он двинулся вглубь, высматривая свободное место. Опухший нос понуро «шагал» впереди хозяина. Пристроился травмированный в предпоследнем ряду, с краю, прихватив с собой «дружка», битого за профиль низших рас да еще не тот пробор с пьяного похмелья…

Соседка по сиденью отстранилась, прижалась к окну. Сидевшие рядом пассажиры, в чьем поле обзора он поневоле оказался, с мало скрываемым раздражением, а то и с издевкой рассматривали его.

Нос вновь потек – на этот раз сукровицей, но доставать платок под взглядами, кусающими словно крысиными зубками, ему не хотелось. Через две остановки Шабтай вышел, увидев через окно уютный, утопающий в зелени парк, коих в Йоханнесбурге превеликое множество.

Шабтай шагал по тенистой аллее, выискивая себе уголок поукромнее. Оный обнаружился в самом конце парка, у знатной ели, огромными кронами заслонявшей скамейку от возможных полицейских патрулей, нередко здесь гостящих.