Под солнцем и богом

Вскоре хаос будто улетучился, но, казалось, мозг поводыря продолжает гнать все новые и новые волны. Зарывшийся в песок процессор – естественный, а не рукотворный – корпел, торя какую-то борозду.

Эрвин приподнял голову. Бедолаги спят как убитые, напоминая поверженные на поле битвы тела: раскинувшиеся ноги, застывшие в последней конвульсии руки, расхристанная одежда. Но сон их не вечен, быть ему недолго, хотя бы по причине голода или жажды, которые, даже обретя спасение, им добрую неделю утолять.

Восставший в образе общности цели вожак прошелся над распластанными сотоварищами. Хотел было гаркнуть «Подъем!», когда увидел свое отражение в оазисе, вновь обретшем прозрачную голубизну. На него глядело уродливое пугало, непостижимым образом забредшее в Сахару из родительского подворья. Он не раз чинил его после шквальных ветров и прочей непогоды. В годы детства пугало подменяло ему игрушки, а точнее, единственной игрушкой служило.

О, милые игрушки, в щетинистой, пыхтящей неуемностью аппетитов и амбиций жизни, вы порой так трогательно, хоть и неосознанно, маните к себе – к груди, истоку, в колыбель…

Кроме соломенной шляпы сходство с пугалом отдавало буквальностью, выспренными аллегориями не коробя. Руки и ноги – палками, вместо рельефа мышц – жидкая солома. Единственное утешение: попутчики смотрелись еще хуже, напоминая скорее высушенные стволы растений из гербария, нежели людей.

Эрвин сел на корточки, обхватил голову руками. Исподволь его лик затвердел, вернувшись к обычному образу на вынос, а пробившиеся кустики раскаяния на глазах пожухли. Казалось, шла холодная переоценка решения, принятого накануне, отрабатывался новый, принципиально иной сценарий.

Эрвин уставился на Гельмута и с бесстыдством работорговца рассматривал его, игнорируя прочих. Спустя минуту вожак ухватился за воротник своего выбора и осторожно потянул на себя. Отклика не последовало – ни бормотанья, ни спросонья выкинутых рук.

Гельмут проснулся, когда Эрвин оттащил его от бивуака метров на двадцать. Прохрипел в испуге: «Где я?»

– Тихо, Гельмут, – шикнул Эрвин. – На ноги вставай.

– А, это ты… – Гельмут пытался встать на карачки. – Спасатели – здесь?

– Я твой спасатель. Тише, всех разбудишь…

– Куда уж тише, голоса своего не узнаю. Думал, подмога, спасатели… – сокрушался Гельмут.

– Посмотри вокруг, где здесь живое? – взывал к трезвомыслию вожак.

– Придут. Где вода, там и люди, – тупо отвечал подопечный.

– И в океане, Гельмут, вода…

– Хочешь сказать, что оазис – астероид из космоса?

– Оазис значит лишь то, что, запасшись водой, еще немного протянем, – обдал жарким шепотом Эрвин. – Если останемся, сдохнем от голода. Гляди: все тот же песок, никакого просвета. Идем! – Вожак продублировал призыв взмахом руки.

– Эрвин, а остальные? С ними как? – кивнул на сотоварищей Гельмут.

– Вчетвером нам не дойти. Конрад плох, да и Юрген не намного лучше. Но вдвоем, даже без еды, выдюжим еще дня три-четыре. И это шанс, единственный! – вынес вердикт Эрвин.

– Мы столько отмучались. Они же шагают еще! – взмолился Гельмут.

– Пустыня, вижу, от глупости не лечит… – пояснил свой вздох командор.

– Я остаюсь, караван забредет сюда рано или поздно, – упорствовал Гельмут.

– След хоть видел какой, человеческий или животного? – охватил горизонт взмахом руки вожак.

– Почему мне предлагаешь? – засомневался Гельмут. – Юрген – не слабее! И не понимаю я многого… Ты давно мог смыться, прихватив воду и съестное… Зачем всех тащил? Чтобы потрошить по очереди или что ты там… за барханами… делаешь? – Гельмут затравлено посмотрел на Эрвина, ежась.

– Ты мне дорог, Гельмут, как друг… – тихо молвил Эрвин. Обошел наперсника, с коим побратался в очереди на тот свет, и двинулся к оазису. У воды собрал в кучу мешок, емкость с водой, прочую оснастку, поэтапно развесил на себе. Приладив – путем подбрасывания на спине – мешок и емкость, зашагал от оазиса прочь, в даль, должно быть, только ему шептавшую свои секреты.

Гельмут все это время стоял на прежнем месте и отчаянно вертел головой. Он глядел то на самозваного друга, походившего скорее на кочегара чистилища, нежели на душеприказчика, то на спящих сотоварищей, то куда-то на север, словно тщась рассмотреть благодатную Баварию, куда все еще надеялся вернуться живым.

Эрвин натужно шел, прогибаясь от тяжелой ноши. Передышек не делал и не оборачивался. Через сорок минут, умаявшись, сбросил с себя поклажу и зашелся в кашле. Попил воды и повалился наземь, прижимая к себе мешок.

Навстречу, со стороны оазиса, к нему двигалась, расплываясь в мареве, постепенно укрупняющаяся до размеров человека точка. Когда «точка» приблизилась вплотную, дыша точно гончая, но как дворняга преданно глядя, Эрвин вытащил из мешка провод, на три звена уже укороченный, но все еще с двумя окружностями на концах.

Глава 16

– You stole my booze, bloody Indian![30] – метнув тень, крикнул кто-то. Тут же Шабтая пронзила боль – от переносицы до пят.

Проснувшись, он протирал глаза, сидя на верхнем ярусе единственного в Йоханнесбурге приюта для бездомных, и уклониться, не говоря уже предупредить удар, не мог.