Под солнцем и богом

Шабтай оперся о стену дома, расположенного напротив, и пустился методично скоблить каблук о шершавый профиль. Благо каблук из хорошей кожи, а не резиновый… Сновавшие по тротуару пешеходы бросали на него любопытные, но чаще – встревоженные взгляды. Кто кого одолел бы раньше – каблук стену или наоборот – неизвестно, но, казалось, приступу городской достопримечательности сегодня не бывать. Шабтай смотрелся несобранным, растеряв признаки цели, хоть какой. Озираясь по сторонам, он уже подумывал, как бы свалить домой покороче, когда увидел прапорщика со щитом в петлицах. Служивый двигался прямо на него.

– Что здесь высматриваешь? – обдал наледью прапорщик, сблизившись. – Не положено!

У застигнутого врасплох лазутчика онемел язык.

– А это что у тебя?! – указал на прислоненный к стене портфель прапор. Тут же прильнул к переговорному устройству губами: – Наряд немедленно!

Через несколько минут Шабтая препроводили в проходную «высотки», где, тщательно обыскав и изъяв студенческий билет, заперли в выкрашенной под камеру комнате.

Там, кроме стола, двух облезлых стульев и зашторенных гардин, – достопримечательностей никаких. Пол отсвечивал стерильной чистотой, но, судя по затхлому запаху, проветривали комнату, как и гостили в ней нечасто.

Дверь отворилась, и в горницу, источавшую угрозу, но на пыточную все же не походившую, проскользнул, словно мышь, маленький невероятно худой мужчина средних лет. Пиджак и брюки на нем болтались, точно у годовалого малыша распашонка. Портфель Шабтая, который человечек держал в руке, грешил брюшком на фоне его неестественной худобы.

Мужичок-маломерка пригласил рукой «лазутчика» к столу, уселся сам и водрузил «пузатого». Вынул учебники, конспекты, без энтузиазма перелистал и, загрузив содержимое обратно, опустил портфель на пол.

– Выкладывай, студент. – На Шабтая уставилась пара совсем не злых, проницательных глаз.

– А я… ничего…

– Как это ничего? Наблюдать за Комитетом госбезопасности – забава? Не ребенок уже…

– Я просто… – запнулся Шабтай.

– Просто здесь не бывает и шуток тоже…

– Хотел помочь…

– Кому?

– Вам…

– Тогда почему не заходил, высматривал? И откуда мысли о помощи?

– Чтобы сделать доброе людям! – набрав полные легкие воздуха, выпалил Шабтай. Казалось, плотная штора на выдохе доброхота всколыхнулась, изобразив гримасу, а может, ухмылку какую…

Прокуренными пальчиками-мундштуками дознаватель ударил по столу.

– Помощь, как себе представляешь? Суть ее в чем?

– Знаю людей, кто с немцами сотрудничал…

– Сами тебе рассказывали или как? – оскалился дознаватель.

– Знакомые говорили… – Голос воителя добра увял, когда слуга госбезопасности сморщился.

Шабтай, понятное дело, не знал, что за последние полгода гебистов захлестнула волна анонимок на граждан, которые якобы сотрудничали с немцами во время войны. Несколько недавних процессов над палачами, приспешниками нацистов, широко разрекламированных властями, вместо того, чтобы занять последнюю полку в архивах страшной, но задвинувшейся в прошлое войны, породили небывалый всплеск ложных кляуз и доносов. Видя, с какой легкостью раздаются «вышки», нередко тем, кому в пору репрессий едва перевалило за восемнадцать, душевно защемленная публика озверела. Брошенные жены и любовницы – на фронте интимном, метящие в чужое кресло или незаслуженно обделенные начальством – на стезе карьерной, повздорившие соседи и завистники всех мастей – на лоне бытовом, наладились строчить кляузы, требуя скорого суда. То, что в загашнике болтались смутные, многократно искаженные слухи и всевозможные домыслы, их не смущало. Коль государство с такой маниакальной настойчивостью выкорчевывает последние, полусгнившие поганки дряхлеющей в памяти войны, почему бы под эту лавочку не свести счеты? Только гебистов, по долгу службы приневоленных разгребать множащиеся день ото дня и разящие душевным смрадом кучи, активность подобных «граждан» доводила до белого каления.

Дознаватель задумался и потянулся к внутреннему карману пиджака. Достал студенческий билет и, подержав в руке, положил перед Шабтаем. Указывая на лежавший под столом портфель, пригрозил:

– Попробуй только на проходную пялиться, арестуем. И чтобы через минуту тебя здесь не было!

– Я еще не все… – пытался возразить Шабтай.

– Неясно выразился? – дернулся человечек, взявшийся за дверную ручку.

– О валюте и иконах могу рассказать!

– Валюте? – Гебист опустил руку.

Объявленная медельинскому наркокартелю в 90-х тотальная война смотрелась невинной игрой в «Зарницу» на фоне карательных акций против советских валютчиков, которые благословил еще сам Хрущев. Но гебист и не подозревал, насколько уникальным окажется материал. Разработав его, он получит звезду майора – на полтора года раньше срока, предусмотренного нормой выслуги.