Под стягом Габсбургской империи (ЛП)

Они также неизменно энергичны. Глупые люди в целом довольно ленивы, а большинство умных лентяев можно уговорами или запугиванием заставить сделать работу как следует, если на них сильно надавить. Действительно опасны трудолюбивые маньяки, люди, которые сочетают в себе полную некомпетентность с неиссякаемым, собачьим рвением. Адольф фон Полтл относился именно к таким.

Как казалось, его путь в имперские и королевские кригсмарине был извилистым: сначала в качестве сержанта в артиллерии, пока необъяснимо как снаряженная двойным зарядом гаубица не взорвалась и не уничтожила половину его батареи, потом в крепостной артиллерии, этом кладбище для всего живого, затем в морской артиллерии (Австрия не имела морских пехотинцев, но солдаты часто служили в море в качестве артиллеристов), и, наконец, на флоте. Когда мы встретились, ему было уже около пятидесяти восьми. Напыщенный маленький тиран с выпученными глазами, чья жизнь целиком и полностью соответствовала требованиям военного устава Австро-Венгрии (всем четырнадцати томам) как жизнь ортодоксального еврея подчиняется Талмуду и Торе.

По словам корветтенкапитана фон Полтла (он всегда использовал таинственным образом приобретенное «фон» как неотъемлемую часть своей фамилии, австрийцы же считают это довольно вульгарной северо-германской привычкой) не было ни одной проблемы во всей вселенной - ни медицинской, ни философской, ни экономической, ни религиозной, ни даже математической, которую невозможно было бы решить, обратившись к служебным инструкциям. И если в уставе о ней не упоминалось, то и проблемой это не считается. Он знал наизусть каждый параграф, каждую строчку, каждое слово. На самом деле, если бы «Наставление о правилах ношения военной формы» разрешало, он бы носил миниатюрную копию устава как талисман на веревочке вокруг лба.

Неженатый, но воздержанный в отношениях с женщинами и личных привычках, он вёл жизнь, которую другие едва ли сочли человеческой. Но ему казалось (как, полагаю, и монаху), что удовлетворены все его потребности, и главная из них - потребность созерцать бесконечное совершенство устава. А когда он этого не делал, то мучил окружающих попытками привести их действия в соответствие с уставом. Вдобавок он был посредственным офицером. На самом деле обычное прилагательное «посредственный» едва ли отражает удивительную бездарность этого человека.

Корень проблемы, насколько я мог понять, крылся в том, что даже если он каким-то образом дорос до звания корветтенкапитана на флоте великой державы, и одна его половина была ослеплена собственным совершенством, то другая прекрасно осознавала, что он абсолютно некомпетентный офицер, объект жалости и презрения окружающих.

Поэтому, чтобы укрепить высокое мнение о себе, для него крайне важной и первоочередной задачей являлось всегда и во всем быть правым, независимо от ничтожности вопроса. Так, например, когда он прочно посадил корабль на мель в сорока километрах вверх по Тисе (куда заплыл, ошибочно приняв её за Тимиш), то настаивал, что именно так и намеревался поступить, и просидел там два дня безо всякой связи с внешним миром, любуясь видами. Думаю, «Тиса» до сих пор там бы и находилась, если бы у несчастного первого помощника капитана не случился период просветления и он не прокрался под покровом темноты на берег, где протопал двадцать километров до ближайшей почты и телеграфировал в Панчову, что нужна помощь.

Вот в этом, думаю, женская глупость отличается от мужской: даже если женщины и более склонны к безрассудству, они также гораздо быстрее возвращаются в нормальное состояние, как будто у них внутри имеется какой-то встроенный механизм саморегуляции.

Что же касается мужчин, то на протяжении этого мрачного века я часто видел, что в определенный момент психоз начинает подпитывать сам себя, и действуя как полный придурок, человек погружается в это состояние все глубже и глубже, пока не наступает катастрофа. Не думаю, что кто-либо из нас, как офицеров, так и матросов, боялся плавать на борту «Эрцгерцога Альбрехта» под командованием свирепого старого солдафона Блазиуса Ловранича.

Мы могли бояться его вспышек гнева и в узком кругу ворчать на строгость, но все признавали его неотъемлемую справедливость и чувствовали себя в безопасности, доверяя жизни его профессиональным навыкам. Однако Адольф фон Полтл был совсем другим, и все, кто его знал, не только не любили его, но и презирали. Он орал, неистовствовал, угрожал всем вокруг самыми жестокими наказаниями, но в этом не было смысла: дисциплина на борту «Тисы» оставалась удивительно слабой. Даже самые жестокие тираны рассчитывают на определенную степень соучастия со стороны своих жертв, но, конечно, этого практически не наблюдалось на нижней палубе «Тисы», где капитана обычно называли “pulykakakas” - «индюк» на венгерском - и запас терпения уже почти иссяк.