Неизбежная «инструментализация» идеи необходимости перевода, «машинный перевод», свидетельствует о том, что древняя мечта о всеобщем языке жива и здравствует. Святой Иероним, как и большинство христиан первых веков, принимал за данность, что все языки происходят от некоего протоязыка, языка Ур (варианта древнеиудейского, первого человеческого языка, бытовавшего до наглой попытки возведения Вавилонской башни). Современная идея состоит в том, что посредством компьютера все языки могут быть преобразованы в один. Мы не нуждаемся в подлинном универсальном языке, если имеем или по меньшей мере считаем осуществимой идею машины, которая может «автоматически» снабдить нас переводом на любой иностранный язык. Разумеется, поэты и авторы прихотливой прозы немедленно вступят в спор, привычно стеная о неизбежных «потерях при переводе» (ритм, краски, игра слов, соль диалектизмов) даже в трудах опытных, «живых» переводчиков. Что уж говорить о масштабах потерь, если переводчик не человек, а компьютерная программа! Инструкцию на склянке «Тиленола» можно без потерь перевести на любой язык. То же вряд ли можно сказать о стихотворении Марины Цветаевой или романе Карло Эмилио Гадда. Однако в проекте машинного перевода предлагается совершенно иная идея языка, в соответствии с которой язык отождествляется с сообщением информации – с чередой утверждений. Согласно практике нового платонизма, поэтов не нужно изгонять из республики. Достаточно того, что поэтов невозможно будет читать, так как артефакты, творимые из слов, не могут быть обработаны машиной.
Подобная универсалистская модель соседствует с языковым сепаратизмом, сторонники которого провозглашают несоизмеримость культур и идентичностей (политических, расовых, анатомических). Обе модели существуют одновременно и, возможно, взаимозависимы. Языковой патриотизм нередко расцветает даже в том случае, когда страна проводит экономическую политику, истощающую национальный суверенитет, так же как самые смертоносные мифы о национальной неповторимости способны держать в тисках население страны, если оно всё больше тяготеет к культурным атрибутам потребительского капитализма, который, сам по себе, однозначно наднационален («сделано в Японии», «сделано в США»), или к компьютерным технологиям, которые неумолимо способствуют дальнейшему распространению одного языка, английского.
Я начала с анекдотичного рассказа, чтобы проиллюстрировать идеологические парадоксы, присущие практике перевода. А закончу другим фрагментом личного опыта, моего участия в переводе собственных книг на иностранные языки. Особенно мучительной оказалась задача перевода
Мне не хватает времени рассказать что-нибудь конкретное о моем общении с переводчиками. В заключение скажу – я бы предпочла, чтобы переводчикам не приходилось обращаться ко мне за помощью. Мне хотелось бы оставить попытки выискивать в переводах собственные английские фразы, проглядывающие сквозь иностранные слова. Это занятие меланхоличное и одновременно завораживающее. Я не перевожу. Меня переводят – в современном смысле и в том смысле, который в древности вкладывал в это слово Уиклиф. Курируя переводы своих вещей, я курирую смерть и перемещение собственных слов.
1995
Библиографическая справка