Под ударением

Требование относительной достоверности (что бы это понятие ни означало) перевода на иностранный язык – сегодня общее место. Нормы верности оригиналу в наши дни определенно строже, чем были поколение, а тем более столетие назад. Уже некоторое время переводы, по меньшей мере на английский (хотя и, скажем, не на французский), оцениваются по более буквалистским – более скрупулезным – правилам, каковы бы ни были фактические недостатки переводов. Отчасти так происходит потому, что перевод сам стал предметом научных изысканий, и переводы (по меньшей мере, важных книг) с высокой вероятностью станут объектом исследования. Академические стандарты также становятся частью переводческого труда, и нередко издание значимого литературного произведения (особенно если оно не относится к современной эпохе) сопровождается подстрочными или концевыми «примечаниями» переводчика, разъясняющего аллюзии в тексте, которые представляются малопонятными. Поистине, авторы переводов и издатели всё реже склонны считать, будто читатель обладает элементарными познаниями в области истории или литературы или же языковыми навыками. В недавно опубликованном и широко разрекламированном новом переводе Волшебной горы лихорадочная беседа Ганса Касторпа и Клавдии Шоша в главе «Вальпургиева ночь», которая ведется на французском, что значимо с точки зрения повествования (в старом переводе Хелен Лоу-Портер 1927 года сохранен французский текст), дана на английском. Спешу отметить – на английском и курсивом, так чтобы англо-американский читатель (его невежество во французском принимается как должное) мог «ощутить», что беседа идет на иностранном языке.

Переводы подобны зданиям. Если они хороши, то патина времени им только на пользу: Монтень Флорио, Плутарх Норта, Рабле Мотто… (Кто-то сказал: «Констанс Гарнетт – величайшая из русских авторов XIX века».) Вызывающие наибольшее восхищение и самые долговечные – не обязательно самые точные.

Подобно современным течениям в строительстве зданий, перевод всё чаще приводит к эфемерным результатам. Немногие сегодня верят в возможность канонического перевода – того, что неподвластен времени. Вспомним и о прелести новизны: «новый» перевод как новая машина. Повинуясь законам индустриального общества, переводы словно изнашиваются, быстрее выходят из моды. В отношении нескольких (сказать по правде, всего нескольких) книг издатели и переводчики испытывают подлинную страсть. Так, между 1947 и 1972 годом вышло одиннадцать немецких переводов Портрета Дориана Грея, а с 1950-х годов – по меньшей мере десять новых английских переводов Госпожи Бовари. Перевод – это одна из немногих сфер культурной деятельности, которая всё еще управляется идеей прогресса (в противоположность, скажем, акустике). То есть недавнее, в принципе, здесь равнозначно лучшему.

Новый культурный популизм, согласно нормам которого всё должно быть доступно каждому, содержит и то предположение, что всё должно быть переведено или, по меньшей мере, переводимо. В качестве противоположного примера вспомним, что старый New Yorker – называйте журнал спесивым или антинародным, как угодно, – не публиковал художественную литературу в переводах.

Рассмотрим многозначительное понятие языкового барьера – барьера, который язык воздвигает между одной личностью (или сообществом) и другой, барьера, преодолеть который призван перевод. Ибо язык одновременно вводит различие между сообществами («Вы не говорите на моем языке») и порождает сообщества («Кто-нибудь говорит здесь на моем языке?»).

Однако мы живем в обществе, которое провозгласило девизом вечное обновление традиций, что подразумевает отказ от местного, локального прошлого и уничтожение знаний о нем. Всё подлежит переделке, пересозданию – в идеальном случае в портативной, удобной для передачи форме.

Важной чертой современной идеологии всемирной унитарной культуры транснационального капитализма выступает практика перевода. Я цитирую: «Сегодня перевод – это одна из коммуникационных артерий глобальной деревни». С этой точки зрения перевод становится не только полезной, желательной, но и категорически необходимой практикой: языковые барьеры – это препятствия для свободного перемещения товаров («коммуникация» – эвфемизм, обозначающий торговлю), и, следовательно, их необходимо преодолевать. В основе идеологии универсализма лежит идеология неограниченной коммерции. Изделия и продукты должны охватывать как можно больший слой потребителей. Помимо универсалистских претензий, присущих целям безграничного перевода, существует и еще одно имплицитное положение: перевести можно всё, если только знать – как. Роман Улисс, Джерарда Мэнли Хопкинса, что угодно. В пользу этого тезиса выдвигаются весомые аргументы. (Пожалуй, единственная важная книга, которую невозможно перевести, – это Поминки по Финнегану, потому что она не написана на каком-либо одном языке.)