Под управлением любви

Сладкое бремя, глядишь, обернется копейкою:
кровью и порохом пахнет от близких границ.
Смуглая сабра с оружием, с тоненькой шейкою
юной хозяйкой глядит из-под черных ресниц.

Как ты стоишь… как приклада рукою касаешься!

В темно-зеленую курточку облачена…
Знать, неспроста предо мною возникли, хозяюшка,
те фронтовые, иные, м о и времена.

Может быть, наша судьба как расхожие денежки,

что на ладонях чужих обреченно дрожат…
Вот и кричу невпопад: до свидания, девочки!
Выбора нет! Постарайтесь вернуться назад!..

Романс («В Иерусалиме первый снег…»)

В. Никулину

В Иерусалиме первый снег.
Побелели улочки крутые.
Зонтики распахнуты у всех
красные и светло-голубые.

Наша жизнь разбита пополам,

да напрасно счет вести обидам.
Все сполна воздастся по делам
грустным и счастливым, и забытым.

И когда ударит главный час

и начнется наших душ поверка,
лишь бы только ни в одном из нас
прожитое нами не померкло.

Потому и сыплет первый снег.

В Иерусалиме небо близко.
Может быть, и короток наш век,
но его не вычеркнуть из списка.

«Тель-авивские харчевни…»

Тель-авивские харчевни,
забегаловок уют,
где и днем, и в час вечерний
хумус с перцем подают.

Где горячие лепешки

обжигают языки,
где от ложки до бомбежки
расстояния близки.

Там живет мой друг приезжий,

распрощавшийся с Москвой,
и насмешливый, и нежный,
и снедаемый тоской.

Кипа, с темечка слетая,

не приручена пока…
Перед ним – Земля Святая,
а другая далека.

И от той, от отдаленной,

сквозь пустыни льется свет,
и ее, неутоленной,
нет страшней и слаще нет…

…Вы опять спасетесь сами.

Бог не выдаст, черт не съест.
Ну, а боль навеки с вами,
боль от перемены мест.

«Вы говорите про Ливан…»

Вы говорите про Ливан…
Да что уж тот Ливан, ей-Богу!
Не дал бы Бог, чтобы Иван
на танке проложил дорогу.

Когда на танке он придет,

кто знает, что ему приспичит,
куда он дула наведет
и словно сдуру что накличет.

Когда бы странником – пустяк,

что за вопрос – когда б с любовью,
пусть за деньгой – уж лучше так,
а не с буденными и с кровью.

Тем более, что в сих местах

с глухих столетий и поныне —
и мирный пламень на крестах,
и звон малиновый в пустыне.

Тем более, что на Святой

Земле всегда пребудут с нами
и Мандельштам, и Лев Толстой,
И Александр Сергеич сами.

«Матушки Нонна и Анна…»

Матушки Нонна и Анна,
здесь, в Гефсиманском саду,
гром и ледовая манна
этой зимою в ходу.

Снежное крошево льется,

но до скончания лет
солнышко все же пробьется —
в этом сомнения нет.

Матушки Анна и Нонна,

что ни грозило бы впредь,
небо глядит благосклонно —
будем любить и терпеть.

Подмосковная фантазия

В. Астафьеву