Под Варды синими сводами (СИ)

Крепость Амон-Эреб находилась в полутора днях пути от владений Лорда Орофера в Нан-Эльмоте, и Лис летел, загоняя коня, через редколесье и пустынные степи. Он так торопился, что выехал, не надев кольчуги и легких доспехов, опоясав только пояс из грубой кожи с прикреплёнными к нему мечами и кинжалами. Ремень через плечо поддерживал его темно-зеленый плащ, скрепленный у горла драгоценной золотой застежкой-фибулой.

В дорожной сумке, которую Тэран-Дуиль носил с собой, было несколько лепешек, сушеные фрукты и фляга, наполненная водой. Все необходимое для коня находилось в пристегнутом к седлу дорожном кожаном мешке.

Он был в Амон-Эреб всего несколько раз и очень давно, но хорошо ориентировался и чувствовал верное направление каким-то шестым чувством, которому сам не мог дать названия. Лис стремился к своей нареченной, конь скакал во весь опор, с быстротой молнии пересекая бескрайние выжженные степи, пролегавшие между лесами Нан-Эльмота и Юго-Западным Оссириандом, посреди которого высился Одинокий Холм, на котором братья феаноринги выстроили свою крепость.

Все существо сына Орофера было охвачено каким-то таинственным огнем, полыхавшим внутри него, в душе, в теле. Скачка только подхлестывала, подпитывала этот огонь. «Я иду к тебе. Наконец-то я иду к тебе…» — думал Лис. Не верилось, что вот сейчас он впервые за долгое время волен делать то, чего желает его сердце. Он совсем скоро увидит Мирионэль, может быть, сможет даже дотронуться до нее. Не утаивая ничего, он расскажет любимой, как погиб ее родитель, повинится перед ней. То, что он совершил, приведя Лорда голодрим в приготовленную Саэлоном для него и его братьев ловушку, — преступление, которое нельзя искупить, ни простить.

Она возненавидит и с негодованием прогонит его прочь, проклиная его имя, — так виделась Лису их встреча. И все же, желание увидеть возлюбленную и нареченную в его душе преобладало над страхом перед ее справедливым гневом. Пусть в последний раз, пусть негодующую, но он увидит ее, и горе тому, кто вознамерится встать у него на пути.

Прощание с отцом, Турко и Курво было тягостным, но все же, каждый из нас старался не показывать, насколько тяжело для него это горе. Возможно, это из-за меня дяди старались держаться. Тельо и Питьо стояли, склонив головы, опустив глаза в землю под их ногами. Черты обоих с их возвращения из Лестанорэ сделались резче, мужественней, суровей. Они редко говорили друг с другом, предпочитая обмениваться мыслями в осанве, а когда отвечали на вопросы Кано, голоса их звучали совсем иначе, чем еще несколько дней назад, тише, печальней, ниже. Мы проводили много времени вместе. Кано просил их быть со мной рядом, заботиться, и они со всей серьезностью подошли к его поручению, стараясь занимать меня разговорами о всяческих мелочах.

Нельо — бледный, изможденный до крайности трехдневными поисками оставленных в лесу детей Владыки синдар, которых ему так и не удалось найти, стоял, сутулясь, за спинами своих младших братьев. Утром Менелион осмотрел его, напоил успокаивающим отваром из трав и просил остаться в постели на ближайшие пару дней, чтобы восстановить силы, как физические, так и силы феа, но дядя настоял на том, чтобы присутствовать вместе с нами на прощании со своими братьями. Я не сердилась на него за слова, сказанные накануне, понимая, что он истерзал себя за учиненную им и его братьями резню в столице синдар и не выдерживал гнетущего чувства вины.

На дядю Кано, по традиции, легли все заботы по организации похорон погибших, оказания помощи тем, кто был ранен и ухода за мной и Нельо. Все еще не в силах осознать до конца гибель отца и его братьев, я старалась ради него, чтобы не доставлять ему больше хлопот, чем у него итак было, не показывать своего отчаяния.

Когда я увидела их, привезенных в нашу крепость оттуда, с родины Лиса, я думала — сердце разорвется в моей груди, не перенеся этого зрелища. Видеть бездыханное, израненное и обезображенное схваткой и смертью тело отца, лежащее на столе, словно туша убитого на охоте зверя, было страшно и невыносимо больно. Думаю, я не на много пережила бы отца, если бы не дядя Кано и моя верная Тулинде, которые заботились обо мне. Терпеливый, кроткий, спокойный и часто бывающий задумчив, Кано мог быть решительным и твердым, когда дело касалось того, в чем он был полностью уверен. Я не помнила, когда в последний раз он брал в руки свою лютню, из которой умел извлекать звуки волшебной музыки, и когда пел баллады о далеких землях Запада собственного сочинения.