Под волной [авторская]

Руки у нее были смуглыми и тонкими, и шея была смуглой и тонкой. «Откуда она такая?» — с нежностью думал он. Ему вспомнилось давнее: первый год жизни с ней. Это было зимой, в Сибири. Они приехали к его родителям. Отец, лысый и высокий, широкий в кости, неторопливый старик, сам встречал молодых на станции с кошевкой. В кошевке были сено и тулуп.

— Ну ты хотя бы представляешь, как этого добиться?

Только сейчас Мария Сергеевна подняла руки и коснулась пальцами его лица:

Кто-то вынул нож из ее руки. В комнату входили люди. Они шли и шли, а она ничего этого не видела и не знала.

Надо было родить двух девочек и увидеть их на его руках, надо было сделать сегодняшнюю операцию, надо было дождаться его сегодня, надо было ждать, когда кончится затянувшаяся вечеринка и потом ехать в темной машине по пустынным влажным от тающего снега улицам столицы и слышать с замиранием сердца его дыхание и надо было так ощущать его присутствие за своей спиной.

Студент молчал. А она вдруг вспомнила, кто он, — это был сын заведующего патологоанатомической кафедрой. Про себя она подумала, что здесь уж не одна причина… По тому же, как молчали остальные, как сверлил ее глазами скуластый студент из угла, она поняла, что и они разделяют сказанные их товарищем слова.

Ей хотелось, чтобы дорога кончилась и она смогла бы увидеть Курашева.

— Нашли! Нашли!

Он не помнил, что говорил и как, и его не мучила потом совесть за те глупости, он знал одно: если сейчас она шагнет за поворот в шумный поток улицы, где перемешались солдаты различных родов войск, беженцы, немцы-жители, где даже юркие «джипы» с трудом пробивали себе дорогу, он потеряет ее раз и навсегда. И если бы она, не дослушав его, все же пошла, он задержал бы ее, рукой, но задержал.

— Значит, хорошо, — отозвался Курашев и замолчал.

Она подумала, что лучше сказать это Меньшенину самой, но не могла заставить себя уйти отсюда, повернуться спиной к мальчику, словно от этого зависело его состояние. Она так и стояла, прислонившись плечом к стене. И услышала торопливые тяжелые шаги профессора; он почти бежал.

Номер выходил окнами на Арбат. Новый Арбат тогда только строился, стены зданий просвечивали насквозь сотами незастекленных окон.

Но сейчас, выйдя от Зимина, она задумалась, отчего однажды мелькнувшая мысль написать Ольгу окрепла и выросла в огромную, предвещающую радость проблему, и, главное, отчего это произошло в деревне. Опять в деревне. Все словно повторилось: она приехала в Шмаково в пропыленном автобусике, тесном и жарком. Все в нем гремело и тряслось, и он был битком забит деревенскими, возвращавшимися из района с узлами, пустыми бидонами, коробками, уставшими, изревевшимися детьми. И весь этот оголтелый, полузабытый мир автобуса в котором все, кроме нее, знакомы между собой или объединены одинаковыми заботами и укладом жизни, не то чтобы ошеломил ее, а внес в душу грусть и тишину. Она смотрела на сытые поля, на уставшие за лето сады, вглядывалась в дома вдоль дороги, по которой, поднимая пыль, катились седые колеса автобуса. И чувствовала, что успокаивается ее душа.

Он не мог сказать, какие чувства владеют им сейчас — ни нежность, ни радость, что встретил ее, ни благодарность случаю, что свел их у лотка с газированной водой, ни тревога, ни ожидание завтрашнего дня. Он чувствовал себя так, точно случилось то, что должно было случиться и о чем он знал давно. Сердце его билось ровно. Он помнил ее, и все. Шел — и помнил, ловил на себе взгляды женщин — и помнил, пил кофе маленькими глотками — и помнил, видел впереди себя прогуливающихся девушек — и помнил…

Моряк смущенно отряхивал руки.

— Мало поспала, голубушка? Может, не пойдешь? Аль опоздай? Я позвоню, скажу, мол, приболела Ольга наша.

— Девятнадцатый, девятнадцатый. Я — «Дракон», — сказал Волков. — Я — «Дракон».

— Чудак, — ответил Курашев. — Ну и чудак. Ты хочешь, чтобы они перли, не боясь получить по роже? Хороши же мы были бы! Гордись…

Светлана протянула ему узкую, но энергичную ладошку. Действительно, подходил троллейбус, почти весь стеклянный. Долго еще потом Барышев не мог понять, отчего он вдруг сказал прямо и резко:

Врач пожал плечами.

— Неужели у вас еще и машина?! — сказал Барышев.

Потом он добавил:

— Цель вижу…

— Мы земные, батя, — сказал высокий. — У летчиков — интереснее, мы — технари. Наше дело — гайки да трубы.

Поплавский и генерал Волков видели на табло, как «А-3-Д» шел вдоль нашей границы. Станции засекли работу его локационных лабораторий. И теперь работали с нашей стороны лишь те станции, которые не были секретны. Пока этого было достаточно.

Они не обмолвились и словом о том ночном разговоре, но между ними возникло незаметное еще взаимопонимание. И если Курашев летал, Барышев все время помнил, что Курашева рядом нет.