Под волной [авторская]

— Сергей Сергеич, дайте мне машину. На десять минут, — вдруг попросила Мария Сергеевна. И тут же обратилась к Курашевой, и в голосе ее зазвучало мягкое, женское: — Прошу вас, поедемте к нам. Вы отдохнете. А потом я провожу вас. Ваш самолет идет в четыре часа.

— А тебе, Наташа, пора домой… Тебе завтра вставать рано. И если ты останешься здесь — не успеешь.

Жоглову понравилось, как жил Штоков. Гостиная, видимо, во время работы служила Штокову мастерской. За стеллажом стоял мольберт. Кое-где по стенам висели этюды с водой и небом. Одна или две головки — незаконченные, но свежие… Но когда Алексей Иванович несколько освоился, когда познакомил его Штоков со своей величавой и дородной женой Софьей, когда уже сама Софья показала внучку, Алексей Иванович, усаживаясь перед небольшим столиком, огляделся и удивился, обнаружив в углу старый нанайский, а может, эвенкийский гарпун. Потом вдруг он заметил над стеллажом, почти у самого потолка, кухтыль — огромный синеватый стеклянный поплавок. Он был в сетке, и Алексей Иванович сначала принял кухтыль за детский мячик. Из-под мольберта выглядывала не то горняцкая, не то пожарная каска. И книги, которым на стеллаже было просторно, так просторно, что на полках оставались прогалины, лежали вкривь и вкось, вперемешку с бумагами, альбомами, кипами репродукций.

Оки украдкой, на цыпочках, выбрались в прихожую. На пороге их догнал бабушкин возглас:

* * *

Выступающий замолчал. И в кабинете, заполненном людьми, наступила странная тишина.

— Ничего не случилось. Просто зашла на тебя посмотреть… Как ты живешь?

— Идемте, — сказала она резко. — Все идите со мной. — И, не оборачиваясь, первая пошла вперед. Она подвела их к двери в реанимационную. — Кто-нибудь из вас, ну хотя бы ты, — она кивнула скуластому, — сходи в материальную, попроси маски. Семь штук.

А еще, входя в ординаторскую, она беспокоилась, что Меньшенин и Арефьев тоже здесь. Но их не было. Видимо, Арефьев увел Меньшенина к себе в кабинет. Она тоже должна пойти туда, вместе с Прутко и с Мининым. Но ей еще нужно увидеть Анну, заглянуть в детскую.

— Да ну?

— Мама… Господи, мама! — крикнула Светлана. И, оставляя следы на паркете, кинулась в гостиную. И в стройной, светловолосой женщине, что шла к ней от окна упругой, иной совершенно походкой, едва узнала маму.

— Как здорово! Как здорово! И такой у меня день сегодня. Волшебный день!

— Как хотите, — сказал он.

— А вот я велю проверить по карточкам, как давно вы не осматривались! То-то влетит вам. И с меня бюро спросит…

Марии Сергеевне показалось, что он и сам понимает это, и ему неловко, и оттого он так оживлен и ничего не может поделать со всем этим.

О том, что два летчика болтаются в море на своих оранжевых лодках, знало уже немалое число людей и в штабе округа, и в Москве. Высокие инстанции интересовал «А-3-Д». Где он, как все получилось и можно ли поднять его со дна? Вопросы, посыпавшиеся главным образом на Волкова, были такими, словно «А-3-Д» потерпел вынужденную катастрофу не только что, а уже порядочное время. Может быть, будь Волков там, наверху, и он вел бы себя точно так же: спасение своих летчиков — дело здешних командиров, а «А-3-Д» — это уже масштаб международный. Если правительство страны, пославшей нарушителя границы, еще не заговорило, то оно несомненно попытается вывернуться из трудного положения, создать свою, лживую версию происшедшего на границе инцидента, и у людей, которым придется вести диалог, должно быть ясное представление о случившемся и уверенность в том, что случилось все именно так, а не иначе.

Из глубины комнаты, откуда-то из-за плеча полковника, донеслось: «Слушаюсь». И тотчас сзади раздались четкие легкие шаги, открылась и закрылась дверь.

— Я не знаю, — тихо отозвалась она. — Если бы я знала.

— Приказано передать, чтобы вы поставили в известность, когда я улечу отсюда. Он подтвердил неделю… что вы дали мне.

— Если захочет, пусть на автобусе приезжает, — сказала Мария Сергеевна. — Он останавливается в ста метрах от ворот.

— Если у вас нет другого дела, прошу пройти со мной в реанимационную, — сказал, помолчав, Меньшенин.

— Да, моя фамилия Барышев.

Маршал говорил о сыне Татьяны — дочери своей от первой жены, с которой маршал расстался в сорок четвертом году. Волков знал это.

Шурша плащом, отец поставил на стол бутылку вина, коробку конфет, потом снял плащ. То, на что он надеялся, оставляя дочь наедине с матерью, не случилось: он не застал их вместе. Светлана поняла, что он надеялся на это, когда посмотрела ему в глаза.

Ехала по грязному от мокрого снега живому, многоголосому, шумному и тесному городу как хозяйка, хотя ни разу не была здесь. И дороги не знала. А зачем знать, все улицы вдоль залива — в океан упираются. Младший спал в медвежьей шкуре.

Мать лукаво поглядела на Светлану и погрозила загорелым пальцем.

— Не обижайтесь, Барышев, бабушка ждет меня. Она уже начала беспокоиться. А мне еще далеко, и я устала. Ну просто ноги не идут. Мне интересно с вами, я не обманываю.