Под волной [авторская]

— Вы уж простите нас, голубчик, — ответил он. — Игнат Михалыч уезжает. Это его инициатива.

Курашев подумал, помолчал, вглядываясь невидящими глазами в свое прошлое. Потом словно вернулся:

Марии Сергеевне хотелось смотреть и смотреть на эту женщину, но это было неудобно, и ни за что на свете она не отпустила бы ее сейчас. И дело было вовсе не в Волкове. Теперь уже не в Волкове.

— А ну вали отсюда!

Когда-то, в штурмовой дивизии, она знала и запоминала всех: и сержантов, и майоров, и командиров, которые за последний год войны сменялись по нескольку раз. Последнего она сопровождала во фронтовой дом отдыха. А потом уже не знала никого.

— Что — и сейчас?

— Так я схожу к Зориным, — сказал Скворцов.

— Не спится, генерал? Заходи.

— Нет, ребята, ничего мне не нужно… Вот стою. Люблю это место. И самолеты ваши люблю.

Но Стеша подумала, что муж не прав. С первого взгляда на Поплавского она почуяла, какое сложное чувство владело командиром. Да, он хотел удостовериться, как выглядит его командир звена: не каждый день летчики покидают машины над океаном, да и не всякому летчику выпадает такое за всю службу. Дело даже не в том, что полковник сам, властью, данной ему долгом и званием, посылал ее мужа на то задание. За годы своего замужества Стеша усвоила как непреложную истину, что людям, которым он подчинен, естественно распоряжаться его судьбой и жизнью. И она знала, что офицеры-летчики относятся к такому положению вещей сознательно и трезво. Конечно, каждый выполнит до конца свой долг. А как же иначе?.. Она рассуждала таким образом, укладывая ребятишек спать, готовя ужин, заваривая чай, как любил Курашев, и все время помнила выражение его лица там, на речке, помнила, что он сидит в комнате, положив свои сильные руки на стол.

Он отчетливо слышал и их далекие крики, и какой-то упругий, широкий шум океана. Он видел его зеленым, величавым и неугомонным. Океан вздымался медленными горбами и опадал, и казалось, сам воздух над ним шипел и шуршал. И все-таки, несмотря на этот глухой непрерывный шум и дыхание, было удивительно тихо.

Она замолчала. Замолчала надолго, да и что нужно было еще говорить.

Разговор шел негромкий, но гул в кабинете стоял ощутимый.

— Там некогда думать. Так, мелочи, обрывки всякие…

Они переглянулись. И тогда Поплавский своим резким и сухим голосом сказал:

В тот самый момент, когда станции слежения потеряли чужой самолет, Курашев обнаружил его. Для остальных, кто за ним следил, «А-3-Д» словно сгорел. Не было его и на втором обороте луча и на третьем. И сколько бы потом ни смотрели они там на экраны, его уже не было.

— Молодец, двадцать четвертый. «Плот» вдребезги!

— Милая ты моя, милая, — прошептала она. — Ты совсем-совсем большая. Давай с тобой дружить.

…Бомбардировщик летел впритирку к границе. Чужие пилоты не поворачивали голов, он видел их силуэты, потому что солнце просвечивало кабину насквозь.

— Знаю. Давай все равно выпьем.

Когда они, пятясь, вышли из реанимационной, спросила уже спокойно:

Главный хирург, заметив, эти переживания Меньшенина, сказал ему у себя в кабинете:

А самолет уже подходил к побережью, и далеко внизу и впереди в голубоватом мареве мерцал материк…

— Нет-нет, не в этом дело. Я говорю правду, честное слово! И если хотите — позвоните мне завтра. Я не навязываюсь, а просто хочу, чтобы вы знали, что я говорю правду.

Потом он пил воду. Голос гремел, но уже далеко позади — под громадным небом он приобрел свои истинные размеры.

— А я скажу вам — фрукты наши мне очень по душе. Вкус у них крупный какой-то. И запах. В прошлом году поехала к брату на Кубань. Груши там! Батюшки мои. А взяла в руки, вспомнила, что самое время у нас лукашовочкам подойти, три дня пожила да и домой… Скажешь, не так? — Это она адресовала Штокову. Тот не ответил.

— Ребята… Вот Мария Сергеевна. Мария Сергеевна Волкова…

— Командир и экипаж предупреждены. Машина уйдет в восемнадцать сорок. Я сейчас приеду к вам, если позволите.

— Нет. Чем положено.

Кряжистый человек с непокрытой бритой головой, спускавшийся по трапу, и был Игнат Михайлович Меньшенин. На середине трапа он помедлил, растерянно оглядывая толпу встречающих внизу маленькими глубоко посаженными глазами. Он никого не нашел знакомых, скользнул взглядом по фигуре Арефьева, стал смотреть дальше, наткнулся взором на генерала Захарова и снова посмотрел на Арефьева — и тут только он догадался, что эти люди встречают его. И он спускался дальше уже более решительно. За ним неотступно следовал высокий, на две головы выше его, худой узкоплечий человек с костлявым лицом.

И Барышев ввел в левый вираж тяжелую, хотя и одномоторную машину.

Низенький, плечистый, с крыльями, растущими из середины фюзеляжа, с прозрачным пузырьком крохотной кабины стрелка в хвосте, шелестя словно игрушечными турбинами, самолет пошел ввысь, и следом за ним, подныривая в возмущенном потоке воздуха, пронеслась темно-зеленая мишень — одно сплошное крыло с клиновидным стабилизатором. И когда они, уже оторвавшиеся от бетона, но еще на фоне дальних снегов, проходили мимо, был виден трос, их соединяющий.

Она спросила: