Под знаком тигра

Неторопливо ужинаю, прислушиваюсь к шуму дождя и гадаю: что за фрукт этот хозяин. Рассмотреть я его толком не успел: вроде не стар ещё – лет сорока с небольшим, высокий, сутулый. Хозяйственный – в доме чисто и аккуратно. Руки, видать, на месте, вон какой подсвечник смастерил из консервной банки: край жестянки ажурно изрезан, выгнут причудливо, гвоздем по кругу пробит замысловатый орнамент. С выдумкой сделано!

А что за книга лежала на столе? Сразу её захлопнул и унёс. Похожа на Библию. Странно. Сейчас все детективы да приключения читают. А тут тайга, пасека – и Библия!

Это после семидесяти лет советской власти и в крае, где на всю огромную территорию осталось только две-три церкви! Да и то эти церкви в самых крупных городах. А отсюда до ближайшего города выбираться – о-ё-ёй. Скоро и мне этот путь предстоит: отпуск-то проходит. Скорее бы дождь перестал, чтоб в оставшиеся дни успеть нарыбачиться досыта, надышаться таёжной чистотой допьяна.

Приятная истома растеклась по моему телу. Какая малость нужна иногда для полного счастья! За окном изливает свою душу сентябрь, толкается ветер, а здесь тепло, уютно, спокойно. Да, повезло мне, что не коротаю ночь в палатке под грохот капель, бьющих в брезентовую крышу.

Громко благодарю:

– Спасибо, хозяин! Где бы на ночь расположиться? – Убираю со стола, нарочно звякая посудой.

В ответ ни звука. Ладно, сам разберусь. Задуваю свечу, выхожу в сени, включаю фонарик и стелю себе в уголке.

Под шум непогоды стараюсь заснуть, но сон не приходит. Мысли толкутся суетливо, перебивают одна другую. А дождь все льёт и льёт. То затихая, то с новой силой обрушиваясь на отмякшую землю…

Ночью пасечник несколько раз выходил на крылечко, стоял под дождем; тяжело вздыхая, заходил, и неудобно как-то было окликнуть незнакомого человека, перекинуться с ним словом, завести неторопливый разговор, прожидая бессонное время.

Поздний дождливый рассвет подслеповато заглядывает в окошко. Дождь всё шумит. Мерно звенит каплями по какой-то жестянке. Усыпляюще шуршит по листве закрасневшего клёна, ствол которого виден в окошко, а поникшая ветвь вздрагивает, стряхивая насевшую сырость, тарабанит по крыше.

Лежу и обдумываю: чем же заняться в такую погоду? Здесь бы остаться, переждать, да хозяин уж очень какой-то негостеприимный.

Открывается сенная дверь, и выходит пасечник. Не взглянув даже в мою сторону, сбрасывает щеколду, пихает плечом набухшую наружную дверь. Она распахивается, впустив гул ливня и тяжёлую прохладу отсыревшего воздуха.

Пасечник, стоя в проёме, смотрит вверх на тяжелые тучи, шумно вздыхает, оглядывает поляну. Внезапно охает и с искажённым лицом, пошатываясь, как пьяный, вбегает в дом.

Что-то случилось!

Быстренько выкарабкиваюсь из уютного спального мешка, бросаюсь к выходу и чуть не падаю от толчка выскочившего в сени пасечника. В руках у него ружьё и патронташ.

Не обращая на меня внимания, трясущимися непослушными руками вынимает патрон и пытается зарядить двустволку, хрипло шепча:

– Падла! Падла! Я т-те щас!..

Через его плечо пытаюсь сквозь пелену дождя разглядеть хоть что-нибудь. У омшаника под навесом, рядом с собачьей будкой шевельнулось рыжее пятно. Да это же… тигр!

Стоит и спокойно, по-хозяйски, обнюхивает дыру под омшаником, куда, очевидно, спряталась собака.

Щелкнули, закрываясь, стволы. Думать некогда. Хватаюсь за ружье, яростно шипя:

– Ты что, дядя, сдурел? Тигр в Красной книге!

И давлю, давлю изо всех сил на стволы, направляя их в пол.

Пасечник, лишь на мгновение опешив, рвёт ружье к себе, в бешенстве дергая им во все стороны. Я сопротивляюсь что есть сил, отталкиваю чёрные зрачки стволов от себя вверх, вниз, вбок.

– Отцепись, сволота! – клокочет в его горле. – Она… Ромку… племяша… моего… А-ах ты!..

Он резко дёргается назад. Мелькает кулак. Громко клацают мои зубы. Голова откидывается. Затылок хрустко вбивается во что-то остро-твердое.

Громыхая, гигантским обвалом обрушилась темень. Зазвенели колокольцы. Ярко вспыхивая, зароились кругами разноцветные светлячки. Завертелись, закружились, слепя. Колокола оглушают, гудят набатом, бьют, бьют в затылок…

* * *

Далекое-далекое детство… Сон надвигается, укрывает мягко и заботливо уставшие ноги и руки, подбирается к изголовью. Его отгоняют яркие события дня, что вспыхивают на тёмном экране сомкнутых век. А сон, отступив, подкрадывается опять, неторопливо, незаметно…

За стеной молится бабушка. Её монотонный голос пробирается через пуховую подушку, вытесняет мысли, завораживает, помогает всепобеждающему сну.

Но тот словно чего-то выжидает. Слух напряженно ловит обрывки фраз, слова и держит на расстоянии медлительный сон.

– «Господи, прости мя…»

– Милая бабушка, ну сколько раз можно тебе объяснять: Бога-то нет!

– «Прости и помилуй…»

– Ну за что тебя прощать, такую добрую?

– «Во имя Отца и Сына и Святага Духа…»

– Ну всё. Завтра спрячу иконку так, что не найдешь этот Святой Дух. И никакой Бог тебе не поможет.

– «Помилуй мя, Боже, по велицей милости Твоей и по множеству щедрот Твоих очисти беззаконие мое…» – Странная молитва какая-то: никогда бабушка её не читала.