Под знаменем большевизма. Записки подпольщика

Бужор тоже был жив и здоров. Нужно было его увидеть и окончательно выработать план от’езда за границу. Встретившись, мы решаем, что я еду в Италию и Францию, он — в Румынию. Дальнейшую организацию от’езда беру на себя.

Случайно узнаю, что в одном из посольств служит бывший иностранный офицер, который был у нас в плену и которому я когда-то спас жизнь. Недолго думая, начинаю действовать. Посылаю к нему товарища с сообщением ему лично, что один богатый русский коммерсант имеет к нему серьезное дело и хочет его видеть. На другой день мы должны были встретиться с ним в условленный час в клубе артистов и писателей (на Греческой ул.). Отправляюсь на свиданье. Среди нарядной публики клуба, переодетый до неузнаваемости, я был незаметен. Я увидел его издали, — он был с каким-то белогвардейским офицером. При встрече он не узнает меня.

— Что, не узнали? — спрашиваю я.

Он бледнеет:

— Неужели это вы?

— Да, это я. Вы можете меня арестовать. За голову мою много возьмете, но знайте, что и вас не будет, если со мной что-нибудь случится. Вы лучше сделаете, если поможете в одной моей просьбе. Недурно заработаете за это.

— Нет, я не выдам вас. Я все сделаю, что вы просите, но только о деле будем говорить потом, — со мной сидит офицер контр-разведки.

И он знакомит меня с ним, конечно, под флагом богатого коммерсанта.

Быстро приходится войти в свою роль и доводить ее до конца. Занимаем большой стол, заказываю ужин, вино. Мирно разговариваем, шутим, смеемся. И в такой мучительной обстановке с глазу на глаз со своим кровным врагом, убийцей моих товарищей, пришлось провести несколько часов. Сколько осторожности, игры нужно было, чтобы у него не появилось даже и тени сомнения, что он имеет дело с тем, о котором газеты сообщали недавно, что он арестован и даже расстрелян…

Спустя некоторое время я опять должен был иметь свидание в том же клубе, где на сей раз устраивался концерт-бал. Переодетые до неузнаваемости, я, жена и один из моих товарищей отправляемся вечером на этот концерт. Масса народу, шумно и весело. Полицейские внимательно осматривают публику.

— Слушай, на тебя подозрительно смотрит один полицейский. Сейчас он что-то сказал мальчику и мальчик вышел — не полицию ли звать? — шопотом сообщает мне жена.

Зная ее болезненное воображение, я не обратил на это сообщение никакого внимания. Входим в зал, занимаем места. На сцене выступают лучшие артисты. Одесская публика отдыхала, предаваясь развлечению. Но мои мысли были далеки от этого веселья.

Проходит назначенный час, а моего офицера, обещавшего помочь мне в моем деле, не видно; и в душу невольно закрадывается сомнение и тревога. Вспоминаются слова жены, и подозрение еще более усиливается. И среди шума веселой толпы, под гул рукоплесканий артистам, отдаюсь моим мрачным мыслям. Рисуются кошмарные картины: арест, расстрел, сиротливая, одинокая жизнь моей маленькой девочки, которая сейчас беззаботно спит в своей кроватке… Этой 8-летней малютке часто приходилось становиться выше своих лет, быть моим другом, сообщником в работе: «Наша фамилия теперь Гардон, я это буду помнить, чтобы тебя не арестовали», — говорила она.

«Сними свои очки, тебя узнают», — просила она часто. — «Если вы хотите узнать, кто мой папа и что он делает, вы его спросите», — твердо отвечала она людям, которым я внушал подозрение. И вспоминается много-много других картин, когда она своим маленьким сердцем сама находила дорогу, выпутывалась из всевозможных сетей, оберегала меня от неприятностей. Тяжело и нехорошо было на душе, хотелось еще жить и работать…

С такими тяжелыми мыслями я просидел в клубе до конца концерта. Собираемся итти домой. Только-что начали одеваться, как перед моими глазами появляется матрос, служивший в «Чека» и прекрасно знавший всех нас. Встречаемся глазами и долго смотрим в упор друг на друга. Вот он вынимает маленький браунинг и, не отводя взгляда, показывает мне. Видя, что все его движения замечены мной, он спокойно кладет свой браунинг в карман.

— Мы пропали, он нас узнал… — говорю жене по-французски.

Нетрудно было сообразить, что он перешел на сторону противников и теперь, очевидно, состоял агентом контр-разведки. Выдать и арестовать нас было делом минуты. Нужно было извернуться, найти скорей выход из создавшегося положения. Мы делаем вид, что остаемся. Товарищ берет ключ у знакомого артиста, чтобы выпустить нас через другую дверь на улицу. Через несколько минут все уже сделано, и мы быстро направляемся к дому.

Долго не мог я понять, почему матрос тут же не арестовал нас, если он был провокатором; сделать это было нетрудно. И только спустя некоторое время, раздумывая над этим фактом, я пришел к следующему выводу: очевидно, в нас он увидел большевиков, изменивших, перешедших на сторону Деникина. Может быть, так же скрываясь, как и мы, он в этот вечер в первый раз вышел на улицу. Увидя нас, он струсил, думая, что мы его выдадим и арестуем. Все это и заставило его пригрозить мне браунингом. Одним словом, свой своего не узнал. С этим товарищем мне никогда больше не приходилось встречаться.