Под знаменем большевизма. Записки подпольщика

Бомбачи, пользующийся широкой популярностью, — большой романтик, человек настроения, хотя безусловно преданный революции. Когда нужно будет, он станет в первые ряды пролетариата, и с ним первым расправится буржуазия. Но у него нехватает того холодного марксистского анализа, которым владеют наши русские товарищи.

Дженари, несомненно, талантливый марксист, но у него нет инициативы.

Грамши куда глубже других товарищей. Он лучше понял и русскую революцию. Но внешне он не может влиять на массу: во-первых, он не первоклассный оратор, во-вторых, он молод, мал ростом и горбат, что имеет известное значение для аудитории.

Все это, вместе взятое, предвещало, что будущая коммунистическая партия Италии с такими вождями будет иметь меньше влияния, чем Серрати. Серрати — прекрасный оратор, публицист, вдобавок — большой политический «дипломат». Когда это ему политически выгодно, он умеет блестяще доказывать, что белое красно, и обратное. Он ловкий честолюбец, но без революционного темперамента. В решительный момент, когда рабочие могли взять власть в свои руки, он под разными предлогами стал выступать против этого. При таких условиях приходилось совещаться с товарищами и, конечно, занимать ту же позицию, что и итальянские товарищи.

На с’езде в Ливорно мы задались целью сделать все возможное, чтобы не допустить раскола партии; в противном случае решено было уйти и организовать коммунистическую партию. Такого характера были директивы от Коминтерна. Как уже известно, партия раскололась, коммунисты оказались в меньшинстве и в первое время наделали много ошибок. Но сейчас партия укрепилась настолько, что имеет почти 60.000 членов. И эта молодая партия уже успела выдвинуть очень талантливого руководителя Бордига. Все товарищи отзываются о нем, как о серьезном революционном марксисте. На него возлагают серьезные надежды.

Все наши совещания происходили конспиративно: берешь извозчика и едешь по тому направлению, куда нужно, но слезаешь на два квартала раньше и спокойно пешком доходишь до той конспиративной квартиры, где назначено совещание. Если же нужно было видеться только с одним товарищем, назначалось свиданье в саду, где множество гуляющей публики, или в части старого Рима, где много туристов, осматривающих старинные памятники, и там, незаметные в толпе, мы успевали передавать друг другу все необходимое. Переписки на свой адрес мы не получали, письма приходили на разные адреса. И как ни старалась охранка не терять меня из виду, сделать это ей было трудно, тем более, что я жил у такого видного, хорошо зарекомендованного хозяина. За несколько месяцев моего пребывания в Риме я три раза выезжал в Берлин. Обыкновенно я запасался всякими коммерческими заданиями и бумагами от крупных фирм. Поэтому на границе у меня никогда не происходило никаких недоразумений.

В марте меня хотели познакомить с одним русским гражданином, приехавшим из Парижа от группы «сменовеховцев», которая была в оппозиции к Милюкову и К°. Я лично не считал удобным вести с ним переговоры и поручил это одному из моих друзей. Выяснилось, что эта группа искала нашей моральной поддержки и просила послать кого-нибудь в Париж для переговоров. В доказательство, что это не шантаж, он вручил нам оригинал письма Бобрищева-Пушкина к Ключникову. В этом письме первый приветствует адресата и других лиц, выступающих на собраниях против Милюкова и его банды, а тут же доказывает, что единственно приемлемая власть, это — советская и что все честные русские люди должны ее поддерживать. Дальше он говорит о том, что сам сидел 8 месяцев в «Чека» и был всегда правым октябристом. Живет он в Монте-Карло у своей старушки-матери и при первом требовании может выехать в Париж, чтобы лучше наладить работу (содержание передаю приблизительно). Сняв копию с этого письма, я переслал его в Москву. Другу же моему я поручил ответить, что мы приветствуем такой переворот, но будем более приветствовать, если они печатно, открыто выскажут свое мнение. Я обещал, что при первой возможности кто-нибудь из наших заедет в Париж по тому адресу, который будет указан.

В конце апреля неожиданно получаю директивы — отправиться на несколько недель в Париж, наладить там работу, после чего приехать в Москву. В первый момент я был удивлен, потому что знал, что во Францию я ехать не могу, так как там мне грозил неизбежный провал. В Москве же было условлено, что всю работу я провожу только через Италию. Но в таких случаях старый партийный работник не рассуждает. Раз товарищи нашли нужным перерешить этот вопрос, значит надо немедленно ехать, хотя не очень-то хотелось попасть в лапы французской буржуазии. В течение двух дней мне очень легко удалось выполнить все формальности и получить французскую визу.

Мой секретарь был весьма рад этой поездке: там находилась ее семья, родные. Но в то же время она боялась, что я могу быть арестован.