Под знаменем большевизма. Записки подпольщика

Спал неважно. Все время нервничал. В прекрасной республике в мелком, подлейшем масштабе еще существует азефовщина. Вот какие данные имеются против меня: какой-то румын, по фамилии Калиш, был арестован в Константинополе. Он показывал против меня всякие небылицы.

Но они забыли одно, что этот Калиш — французский шпик, занимающийся провокацией — давно раскрыт французской и итальянской социалистической прессой.

10 июня.

Рано утром повели меня к следователю. Но он не пришел, и меня увели обратно. Адвокат сказал, что к четырем часам опять поведут к нему. За это время я имел счастье видеть С. Говорил с ней минут 20. Довольно подробно об’яснил, что нужно делать. Она сегодня же уезжает.

Заперли меня в темную комнату с арестантом, оказавшимся крупным коммерсантом; арестован он был за то, что продавал консервы, которые остались от американских солдат. Консервы эти могли пойти лишь в пищу животным. Но он предпочел продавать их людям, и оказалось много отравившихся. Все-таки он считает себя правым, потому что эти консервы продал ему один старый министр, который, однако, не арестован. Вот с какой публикой мне приходилось быть вместе закованным. Когда мы вместе приехали в тюрьму, он подал мне руку, попрощался и заявил, что через 3 дня его, наверное, выпустят на-поруки…

1 1 июня.

Вчера после обеда меня опять повели к следователю. Вернулся оттуда поздно. Мне удалось на-голову разбить следователя с его мелкими провокаторами. Я доказал ему, что в Константинополе не был и потому никакого паспорта провокатор мне не мог дать. Он должен был убедиться, что все, сообщенное охранкой, наглая ложь. «Я все-таки не понимаю, за что вы меня держите, — сказал я ему. — Если вы меня держите, как большевика, пред’явите политическое обвинение». На это мне отвечают: «Чего вы хотите? Этого требует положение Франции, и вы — одна из жертв». Договорился!!! Кончилась эта комедия, и меня в кандалах повели обратно.

25 июня.

Вчера мой адвокат рассказывал, что несколько дней тому назад следователь советовался с прокурором относительно моей участи. Следователь считал, что меня нужно освободить, выслать из Франции, так как против меня никаких улик нет.

Прокурор с этим не соглашался, — он боялся центральной охранки и думал, что раз я был сослан в Сибирь, значит есть некоторое право держать меня в заточении, тем более, что я иностранец. И все это неофициально.

30 июня.

От С. последнее время не получаю никаких сведений. Уезжая в Италию по делу, она должна была скоро вернуться. Для нее я начал писать свои воспоминания от 1909 г. по 1913 г.г., т.-е. о тюрьме, ссылке и побеге из Сибири. Написал кратко. Теперь нужно постараться передать ей. Очень трудная штука!

2 июля.

Выпустили гулять после обеда. Я был очень доволен. Солнце жарило. Когда вернулся, застал письмо от отца С. Пишет, что ему тяжело думать, что я еще взаперти, и писать на камеру № 83. Вся семья ждет с нетерпением моего освобождения… «Мопса» так и нет, — не слышу его противного голоса. Новый надзиратель относится хорошо, меняет книги.

3 июля.

Наконец получил посылку. Сразу почувствовал, что С. приехала. Возможно, что будут новости. Жду адвоката.

Входит надзиратель с бумажкой и сообщает, что меня посадят на 4 дня в карцер и 19 дней не будут пропускать провизии с воли за то, что я написал на двери камеры фамилию. Это устроил «Мопс» на прощание. Дверь и без того была изрезана разными надписями; их находилось тысячи за десять лет существования тюрьмы, — каждый из заключенных чем-нибудь вырезывал свою фамилию. В первые дни ареста, когда я без дела ходил по камере и когда, наконец, дали перо и чернила, я прибавил к одной, уже вырезанной фамилии две буквы, так что получилась моя фамилия.

5 июля.

Забрали книги, табак, спички, хлеба не дали, повели в карцер, где было совершенно темно. Там я провел 4 дня без воздуха и почти без еды. Дали только один раз кусок хлеба и немного супу, который нельзя было в рот взять. Думаю об’явить голодовку. Все равно еще в течение 19 дней мне ничего не будут давать. Но я решил прежде поговорить с адвокатом.

Как мрачно! Дождь все время льет; погода такая, как у меня на душе. Опять вспоминаются царские тюрьмы, где такого произвола над подследственными не было. Осужденным, возможно, было хуже, чем здесь. Но там царские, а здесь «республиканские» опричники!

7 июля.

Провел ужасную ночь. У меня желудочное заболевание от тюремного супа. Буквально думал, что умру. Сейчас немного лучше. Еле хожу.

8 июля.

Позвали к доктору. Отменили наказание только на 15 дней и разрешили посылку.

Наконец, настроение изменилось. Получил посылку.

9 июля.

Спал хорошо. Рано утром дали прогулку, но еле ходил. Слабость ужасная! Прислали каких-то капель.

Только-что привели арестованного, посадили неподалеку. Все время плачет. Это ужасно действует на нервы. В тюрьме плач — не то, что на воле…..Кошмар. Мертвая тюремная тишина и вдруг… плач.

11 июля.