Под знаменем Сокола (СИ)

Почувствовав на спине чей-то взгляд, молодой ромей обернулся. На пороге своей клети стоял Арво Кейо, внимательно наблюдая за сборами. Встретив взгляд Анастасия, старый кудесник улыбнулся, а затем поднял десницу и начертил в воздухе знак, удивительно напоминающий крест.

Кромешники

— Плохо твой брат знает Святослава, — усмехнулся Анастасий. — Насколько я успел его изучить, он не из тех, кто привык отступаться от задуманного. А что до Лютобора, то он только подтвердил то, что было и так давно известно. Мороз за ночь прибрал с небес последние сиротливые клочки выжатых сухих облаков и, украсив зенит россыпью колючих звезд, к утру окончательно окреп и вошел во вкус. Наполнив воздух летучими тьмами невидимых глазу ледяных копий, он язвил и колол, не зная устали. Словно усердный ремесленник, шлифующий свое изделие, он проходился жестким наждаком по щекам и носам, засыпал при дыхании горло колючей стальной стружкой, долбил долотом пальцы рук и ног.

Стылый лес по краям дороги спал зачарованным сном, обманчивым в своей неподвижности. Пусть остановленные стужей живые соки не бежали от корней к вершине, передавая каждой малой веточке тягу земную и соль, пусть узорчатые нарядные листья истлевали глубоко под снегом, давая тепло малым тварям, укрывшимся там до весны. В изгибе голых веток сквозило напряжение натянутой тетивы, воля к жизни и тяга к борьбе против лютого произвола беспощадной зимы. Этим величественным смыслом было исполнено упрямое молчание угрюмцев дубов, и жертвенная покорность поникших берез и осин, и хищная настороженность сосен и елей, точно стрелами и сулицами, ощерившихся темной хвоей.

Лес с надеждой смотрел на небеса, где поджидало свой корочун одряхлевшее хворое солнце. Скоро-скоро дед Даждьбог вновь возродится, скоро-скоро побежит по небосклону в новой золоченой распашонке младенец Коляда, разворачивая оглобли годового колеса к лету, и зародится в каждом сердце робкая и первая мечта о весне.

Да только о какой весне может мечтать сердце, потерявшее в этой жизни всякую надежду, каких праздников станет ждать душа, насмерть исколотая льдом отчаяния. Только и остается такой душе, что горькие слезы и неизбывная печаль. Вот и княжна Всеслава сколько ни держалась, ни крепилась, стыдясь суровых мужей, ехавших рядом, а нет-нет, да и смахивала горячую слезу с пылающих щек да на меховой воротник.

Ох ты, горе-горюшко, горе горькое. Обманул девицу Велес-батюшка. Закружил-заворожил колдовской пляской, пленил кудесами, открывая двери в нижний мир и отпуская на время его обитателей, а помочь не захотел. Осерчал ли из-за приверженца ромейского Бога Анастасия, испугался ли служителя Перуна Ратьшу (чай, когда в костер вываливали глиняный раствор, вновь запечатывая ворота иного мира, Дедославский княжич так долбанул по кострищу секирой, обломал рукоять). С другой стороны, что на Велеса пенять? Разве посмела бы она шептать заветное в присутствии Мстиславича, почти что жениха. Да и духи предков, с которыми беседовал Арво Кейо, разве согласились бы открыть будущее земли вятичей и княжны, зная, что их может услышать человек русского князя. Кое-что дедушке Арво, правда, выпытать удалось, но от этих вестей легче на душе у Всеславы не становилось.

Намотав на руку поводья иноходца, девушка прикрыла глаза, мыслями припадая к тому щемящему мигу, когда бубен вещего Арво вывел из Велесова мира дух отца.

Князь Всеволод не изменился. Все так же могучие плечи и грудь облегала тяжелая кольчуга, а пояс с серебряным набором отягощал добрый меч. Разве что на виске черной вишней горел след от хазарского кистеня да сам образ виделся смутно и неясно, как в ускользающем сквозь пальцы предутреннем сне. Вроде бы и стоял князь возле жертвенника, точно византийским прозрачным шелком окутанный облаком дыма. А в то же время сквозь него Всеслава различала очертания кузни и березы по ту сторону частокола.

Хотя князь Всеволод так и не разомкнул уст, Всеслава отчетливо запомнила слова, сквозь грань миров перенесенные от сердца к сердцу, от души к душе: «Не торопись ко мне, дитятко! Здесь холодно и темно. Лучше доверься в трудный миг тому, кто, придя в святилище незваным, стоит нынче рядом с тобой». Больше ничего разобрать не удалось. Всеслава увидела только ослепительный блеск стального лезвия и почувствовала душный холодный мрак могилы. Затем перед ее глазами встала высокая белокаменная башня, объятая огнем, и фигура старика в хазарской одежде, застывшая у самого края между двух зубцов. Старец глянул на нее, а затем оттолкнулся от парапета и бросился вниз…

Иноходец зацепил копытом какой-то вмерзший в лед корень, и от внезапного толчка Всеслава едва не вылетела из седла. Обняв плотнее коленями конские бока и вновь выровняв шаг, она поспешила вытереть стынущие на щеках предательские слезы. Негоже княжьей дочери нюни распускать, особенно нынче. Так вся хитрая Ратьшина задумка прахом пойдет!