Под звездою Москвы

— Это — сентиментальность, капитан. Я — старше по чину, я делю военную добычу.

— Я могу вам пригодиться, майор.

— Я сам умею ходить без костылей, капитан.

— Не самомнение ли это, майор?

— Капитан, не забывайтесь!

— Извините, я хочу сказать, что в городе не так спокойно, как вы сейчас мне внушали. Вы порывисты, но беспечны. Ваша доверчивость играет наруку врагу.

— А вы что же, уже стряпаете на меня донос в этом духе?

— А вы что же, майор, просите меня, чтоб я скрыл от командования вашу беспечность? Тогда попросите как следует, и я подумаю, а то ведь по вас давно скучает русский фронт…

Майор деланно засмеялся.

— Ах, капитан, какой вы несговорчивый. Хотите, помиримся?

— Я не ссорился с вами. Я говорю и делаю только то, что велит мне долг перед фюрером и империей.

— Правильно, правильно, капитан. Мир, мир. Знаете что? Давайте мы эту дамочку разыграем между собой. Это будет вполне по-солдатски. Пусть, чорт возьми, решит жребий.

Капитан предложил майору большую сумму отступного. Но майор настаивал на жребии. Им овладело злобное упрямство. Он готов был броситься на капитана. Видя это, капитан согласился.

Майор подбросил монету. Монета, упав, покатилась под кресло. Майор осторожно отодвинул кресло. Оба стремительно нагнулись. При этом толкнулись плечо о плечо. И оба почувствовали ненависть и омерзение друг к другу от этого соприкосновения.

Выигрыш достался капитану. Разглядев монету, он тоненько хихикнул и предложил майору взглянуть. Майор ударил каблуком по монете.

— Сволочная монета! Таким… как вы, всегда везет… Вы на меня постоянно доносы пишете. Думаете, я об этом не знаю?..

— А вы со мной когда-нибудь чем-нибудь делились? Все, что добудете, берете только себе…

— Да вы же, капитан, не солдат… Вы — крыса, вы — чиновник, вы — кляузник, вы — идеолог, вы — мыслитель, вы — болтун, вы — плутократ. Фюрер скоро прикажет вешать таких, как вы… Да что там много разговаривать: я вам эту самку не отдам. Подумаешь — какой-то дурацкий жребий будет мне помехой.

— И это, вы скажете, майор, будет по-солдатски? Вы же сами предложили жребий.

— Что ж, что сам предложил? То предложил, а то переменил желание.

— Вот так по-рыцарски!

— А разве мы с вами обещали по-идиотски держать свои обещания? Самка будет моя, не ваша. И кончено. А то ведь известны способы… например, неосторожно со мной в разговоре погорячитесь, — с вами удар может случиться… понимаете?.. В вашем возрасте это естественно… и похороним вас без лишних формальностей…

Капитан посмотрел на майора долгим взглядом, весь трепеща от бессильного трусливого гнева. Майор выдержал этот взгляд, нагло поигрывая стэком. Тогда капитан сказал:

— Дорогой майор, нас с вами не напрасно считают образцом доброй солдатской дружбы. Много мы вместе видали и делали дел. Не будем ссориться. Я по собственному моему желанию уступаю вам эту женщину.

После этого майор и капитан дружески распили несколько бутылок бургонского «Грав», ароматного, как весенние цветы, и золотистого, как холодный осенний закат.

* * *

Бернгард и Филипп с Альбертом ожидали в передней. Бернгард ворчал:

— Майор всегда заставляет ждать и всегда напрасно беспокоит солдат. Никогда не расстреляет сразу. Всегда тянет. А затем?

— Чтоб чувствовали, — ответил со смехом Филипп, — и помнили.

— А не все ли им равно, этим свиньям, лежать в яме. Я бы не возился попусту. По-моему, скорее бы паф-паф, и воздух был бы чище.

Альберту хотелось думать о предстоящей близкой смерти. Но он не мог сосредоточиться. Его рассеивали разные мелочи, — румяное глупое лицо Филиппа; короткие и кривые ноги Бернгарда. Его раздражала также икота Бернгарда, которую тот без успеха старался сдержать.

Альберт чувствовал удовлетворение, что теперь ему не надо делать никакого выбора, что все кончилось само собою и без его прямой воли. Но все-таки он перебирал и перебирал в мыслях, как он задумал было схитрить о немцами, выиграть время, выждать, не будет ли каких резких изменений в ходе войны; как дальше приехал Матье и как в нем, Альберте, снова вспыхнула и обострилась ненависть к надменным, наглым немцам. Он спросил себя, так ли он поступил, как надо, не лучше ли было попробовать довести игру до конца. Затем он спохватился, что все эти расчеты и прикидки теперь запоздали и стали уже ненужными. И вдруг его смерть показалась ему бессмысленной. Он затревожился, что будет теперь с реликвиями. В нем шевельнулась досада на Матье, на его приезд, на его неожиданное вмешательство в ход событий, которыми, кто знает, он, Альберт, один, может быть, сумел бы лучше управлять.

Поймав себя на этих мыслях, Альберт огорчился: неужели так ничтожны его мысли и неужели так мелки его сожаленья за миг перед концом; почему он не может собрать свои ощущенья на большом и значительном, а рассеивает их на суетное и пустое; не так он представлял себе свои минуты перед смертью. А может быть, все оттого, что он измучен и стал равнодушен к своей собственной смерти. Его ужасала участь Марике и что будет с Матье, если Марике погибнет.