Под звездою Москвы

Они не сказали друг другу ни слова после того, как капитан выбежал из комнаты, и сидели, предавшись каждая своим тяжелым думам. Луиза думала о том, как много необычного случилось за этот день — больше, чем за всю ее долгую жизнь. И ей казалось, что она не выдержит стольких нарушений привычного обихода. Непонятная ей сила овладела ею. Ее подмывало встать, бежать, кричать, звать на помощь, протестовать. Луиза не узнавала себя и с содроганьем спрашивала себя, не предсмертные ли это судороги ее души, встревоженной необычным течением жизни.

Марике же была равнодушна к тому, что только что с нею произошло, и так же безразлична к тому, что ее могло ожидать дальше. Давно уже, с юности, она носила в себе убежденье, что впереди может быть только несчастье и что ее жизнь обречена на горе. В тот день, когда она была унижена, оскорблена, обесчещена, она решила, что умерла для счастья. И она перестала его желать и не хотела его искать: ей все грезилось, что есть на свете нечто выше и лучше, чем счастье. Существует ли этому название или не существует, она не знала, но в ней родилось ощущение, что это на свете есть и что это прочней, чем счастье, — чище, свободней и просторней, и так велико, как велика бесконечность. Может быть, это можно назвать справедливостью, может быть, чувством возмездия, — она не знала. Она думала о Ренэ. Вспоминая все прошлое с первого вскрика сына, когда он родился, с его первой беспомощной, ясной улыбки, — ей казалось теперь, что она в первый же день появления Ренэ на свет знала, что его потеряет, что судьба отнимет у нее сына так же внезапно и насильно, как однажды отняла уже ее светлую юность, а затем, с бегством Матье, отняла у нее веру в свою невиновность и разрушила навсегда ее безотчетное поклонение перед своим избранником.

Теперь ей хотелось только одного, — создать себе на земле уголок, где она могла бы отдаваться воспоминаньям о Ренэ, следуя примеру своей матери, бабушки, прабабушки и целому ряду бельгийских женщин в длинной веренице веков, — женщин, свято чтивших «день мертвых» и передавших это почитанье всему своему народу. Она скорбела о том, что не знает и не будет знать, где пал Ренэ, и не сможет никогда притти на его могилу.

Марике и Луиза сидели рядом, склонившись плечо к плечу. Горячая слеза из глаз Марике упала на старческую руку Луизы. Луиза вздрогнула. И в это время прозвучал за окном тот выстрел, от которого упал Альберт. Луиза вскочила. Она сама не знала почему, — надежда вдруг вспыхнула в ее сердце. Что-то почудилось ей обещающее в этом выстреле.

С тех пор как вошли немцы в город, в течение полутора лет, над городом висела тишина. Покорив все, немцы стреляли только в свои жертвы, но те выстрелы умирали в глухих застенках. Этот же выстрел прозвучал в ночи, как предупреждение, как вызов, как обещание мести! И Луиза не могла уже оставаться без дела. Ей хотелось что-то предпринять. Она старчески засеменила по комнате взад и вперед. Она схватила в углу обметалку из петушиных перьев и начала ею сметать повсюду пыль. И вдруг, не сознавая еще, что хочет сделать, она вышла из комнаты с обметалкой в руках.

Бернгард и Филипп пропустили ее. Магуна тоже видел ее проходящей к комнате капитана и не остановил, заметив в ее руках обметалку, хотя и подумал о нелепости уборки комнаты среди ночи.

Луиза, не постучав, отворила дверь в кабинет Альберта. Капитан сидел за письменным столом и писал.

Дверь скрипнула. Капитан поднял голову, — это была Луиза. Капитан вздрогнул, увидя в руках у Луизы… что это? какое-то оружие? Капитан вгляделся, — ему стало досадно на свою мнительность: Луиза держала обметалку из петушиных перьев на длинной и тоненькой палочке. Луиза шла от двери прямо на капитана, шагая машинально, как лунатик. Глухим голосом она сказала:

— Помешать в камине… нужно… я пришла…

Капитану Луиза показалась смешной и глупой. Ему не хотелось говорить с ней. Камин был позади у него, за спиной. Он жестом показал Луизе, что она может пройти и поправить огонь. Луиза прошла неслышными шагами, как будто она не ступала, а пролетала в воздухе. Капитан оглянулся: Луиза вначале обмела пыль с каминных часов; затем отложила обметалку из петушиных перьев, взяла в руки кочергу и стала неторопливо размешивать куски антрацита в камине. Капитан подумал: «Как ничтожна эта выжившая из ума старуха и до какого идиотского автоматизма она дошла в исполнения ежедневных привычных обязанностей по домашнему обиходу; и как хорошо, что старуха пришла сюда, — он может запереть ее в кабинете, пока пойдет к молодой фламандке». Капитан улыбнулся своим мыслям и решил, что недурно будет записать кое-какие штришки из своих наблюдений над фламандцами. Он написал: